Океан для троих (СИ) - Реджи Минт
Какое-то время Морено еще продолжало трясти, Дороти держала его крепко, сжимая в объятиях, не давая выгибаться и вредить себе. Но потом то ли лихорадка достигла пика, то ли удалось теплом немного отогнать озноб, но судороги стали реже и слабее.
Дороти разжала хватку, переложила Морено на кровать, а сама легла сбоку, прикрывая от сквозняков. Потянулась за стаканом с настоем, набрала в рот хинной горечи, прижалась ко рту Морено, с силой раздвинув его губы языком, и влила в него лекарство. Сглотнула слюну, выдохнула.
И повторила.
А затем повторяла снова и снова, заставляя себя не торопиться и не брать за раз больше маленького глотка. И так — пока стакан не опустел.
Губы у Морено, поначалу сухие и обметанные горячечной коркой, стали мягче, податливей. К ним вернулся нормальный цвет, ушла дурная синева.
Спустя четверть часа после того, как Дороти влила в него последний глоток, дрожь исчезла совсем, а еще через полчаса дыхание выровнялось и стало спокойнее.
Лихорадка спала.
Глава 11. Кризис
— Худая ночь, да, командор? Что я пропустил? Уже отплыли?
Хриплый голос выдернул из дремы так же грубо, как островной лекарь выдирал солдатам больные зубы.
Дороти поморщилась и осторожно приподнялась на локте.
Из хороших вестей был живой Морено. Измученный, но в сознании. Из дурных — вновь открывшаяся рана у него на боку. Из совсем паскудных — быстро расплывающееся по бинтам пятно. Первое радовало, второе тревожило, третье предвещало скорый виток лихорадки. И гробовой саван.
— Пить?
— Жить, — вздохнул Морено. — Хотя пить тоже тащи. Что я натворил хорошего, что ты решила погреть мне простыни? Озолотил приют в беспамятстве или женился на юродивой?
Дороти осторожно поднялась, чтобы ненароком не задеть в полумраке забинтованное плечо Морено, которое пока вело себя прилично — во всяком случае, там на повязках не проступало никаких подозрительных пятен. Зажла две толстые свечи. Налила в стакан на треть красного вина, которое должно помочь в сотворении крови, разбавила водой и вернулась к кровати.
Протянула и ответила:
— Ты же капитан, а капитанская каюта на “Свободе” одна. Нет, сначала лекарства, потом вино.
— Тебя бы в палачи…
— Всегда мечтала.
Она подсунула Морено под нос склянку с хинином, терпеливо выслушала поток черной ругани и дала запить горечь вином.
— Еще!
— Нельзя. Хирург запретил тебя поить сверх этого. Боится, что внутренности разбухнут и полезут в ту дыру, которую ты дал в себе провинтить.
— Хиггинс не разрешил давать мне вина? Мне, своему капитану?!
— Воды. Вино считай подарком судьбы. И не ропщи, — Дороти убрала опустевшие склянки, подвинула свечи так, чтобы можно было дотянуться, не вставая с кровати, и снова легла сбоку от Морено.
Тот, несмотря на крайнюю измотанность, нашел силы съязвить:
— Леди попутала континенты? Гамаки на борту закончились? Или я в бреду совершил подвиг во славу Алантии, и это наградные? Так я не король, люблю, когда рядом шевелятся.
— Морено, это — моя каюта и моя кровать. И я, как хозяйка, вольна приглашать кого захочу. И класть их куда захочу. Так что потерпи мое гостеприимство до тех пор, пока не сможешь на своих ногах выйти за эту дверь. Что до остального — на полу жестко, а кровать достаточно широка, чтобы вместить двоих. Или ты предпочитаешь пол?
Морено хмыкнул в ответ, но возмущаться больше не стал. Тем более что его опять начала бить дрожь — пока еще редкая и не такая сильная, как днем. Но она была предвестницей ухудшения, и они оба это понимали.
— Пожалуй, останусь тут, — тихо согласился Морено. — Упустить шанс поспать в твоей кровати — это все равно что отказаться трахнуть принцессу.
— Поэтично. И это мне говорит человек, в течение года ограбивший казну на полмиллиона золотых. Я видела твою каюту на “Каракатице”. Сплошь шелк, бархат, серебряное шитье и накрахмаленные скатерти. Так что не льщу себя надеждой поразить твое воображение офицерскими льняными простынями.
— Ну принцессы-то тоже не ахти какие бабы. На иную посмотришь — и рыдать охота. Тут дело не во внешности, а в этом… престиже.
— Или принцесса, или ничего? — Дороти придвинулась ближе, снова притянула Морено к себе и дунула на свечи.
— Кровать командора Дороти Вильямс тоже годится, — Черный Пес не стал отбиваться, только плечи на секунду закаменели и сразу расслабились — не нарочно, предательский озноб опять дал о себе знать и заставил прижаться ближе, в поисках тепла.
— Через час я буду менять повязку. Сейчас уснешь сам, или дать тебе опий?
— Спать в кровати с такой красоткой — никогда себе не прощу. Но если прижмешь сильнее — не надо мака, усну так. Бывало и похуже.
— Что для пирата может быть хуже, чем офицер королевского флота, греющий ему спину?
— У тебя, как у всех вояк, скудная фантазия, моя прекрасная леди. В мире есть вещи куда страшнее.
Дороти проснулась от короткого удара рынды, отмеряющего корабельный час. Снаружи еще было темно.
Морено то ли спал, то ли был без сознания. Скорее второе — от смены повязки на животе он даже не застонал. Жар держался сильный, но ровный. Используя уже опробованный способ, Дороти вновь напоила его рот в рот маком, а после разбавленным вином, поддерживая под голову и силой заставляя глотать.
От вкуса опия с вином в собственной голове стало гулко и ясно. Спать расхотелось, и Дороти вновь села за стол — перепроверить курс и поискать в судовых журналах все, что относилось к Гряде Сирен.
На свои записи она не рассчитывала — еще прошлой осенью было получено распоряжение от Королевского Адмиралтейства держаться от гибельных скал как можно дальше и не подвергать корабли риску. Эдикт распространял свое действие на весь флот Его Величества и был написан кровью.
Не буквально, конечно. Крови никто не увидел. Потому что некому было о ней рассказать.
Год назад, в августе, команда на сорокапушечной “Лючии”, увлекшись преследованием пиратского фрегата, нырнула в узкий пролив между Грядой и островами и обратно уже не вынырнула.
На ее поиски отправился “Стерегущий”. Тридцать пушек. Гарнизонные солдаты. Отличные канониры. Там командовал сэр Вормс — он приходился Вильямсам дальней родней. Тучный мрачный шкипер, уже в возрасте, который на берегу провел куда больше месяцев, чем
