Заслони меня собой - Мария Устинова
— У меня аллергия на косметику.
— Ты знаешь, что отвечать про синяк, если спросят?
— Что это не вы меня били.
Через лобовое стекло я рассматривала светящуюся вдалеке барную вывеску. Броситься бы сейчас бежать со всех ног к свободе… Но бар далеко, а Ярцев близко.
Мне было так плохо, что я ощутила: еще немного, и я сдамся. Еще чуть-чуть, и потеряю надежду на спасение.
— Пойдем.
Прежде, чем покинуть салон, он вколол себе еще один кубик обезболивающего.
Выходя из машины, Ярцев придержал бок ладонью. Жест получился степенным, но верхняя губа напряглась — он изо всех сил старался не кривиться. Раньше он не сдерживался, а теперь боится, что заметят, как ему больно.
Больно, несмотря на два кубика наркоты.
Он открыл багажник. Внутренняя подсветка выделила пространство: Ярцев полез в сумку с оружием. Одной рукой, потому что второй держался за бок.
На заднее крыло он повесил что-то вроде связки кожаных ремней. Следом появился пистолет, и Ярцев захлопнул крышку багажника. Оружие он аккуратно уложил на крышу машины.
Он снял пиджак, я уставилась на раненый бок, но на белой рубашке не выступило ни пятнышка крови. «Ремни» оказались кобурой. Я безмолвно наблюдала, как он распутывает и надевает ее, слегка неуклюжий из-за раны.
Ярцев уверенно взял пистолет и заметил мой испуганный взгляд.
— Не видела пушек? Не бойся, неопасная. Сама не стреляет, — он улыбнулся собственной шутке. — У нас с тобой там друзей нет.
Он сунул оружие в кобуру, набросил пиджак и отошел к обочине. Ярцев вплотную подошел к дереву и расстегнул брюки — я не поняла зачем, пока не услышала характерный звук. Этого не хватало… Я стремительно отвернулась и смотрела в другую сторону, пока он мочился.
Ярцев закончил, вжикнул ширинкой и вернулся к машине. Бледный, с заострившимися чертами… Сделав вид, что с ним все в порядке, он поймал меня за талию и повел вдоль темной улицы. Двухэтажные дома без единого огонька создавали впечатление, что все вымерли.
Мы направлялись к дому в конце улицы. Над воротами горел одинокий фонарь, он мигал, а когда мы приблизились, выяснилось, что еще и гудит от перепадов напряжения. На свет летели насекомые и бились в стекло с противным звуком. Чувствуя, как я дрожу, Ярцев крепче обнял меня.
За калиткой оказалось, что в окнах первого этажа горит свет.
— Людей будет много, — предупредил он. — Не все они друзья.
Во мне шевельнулись робкие ростки надежды пополам со страхом и Ярцев добавил:
— Ни мне не друзья, ни тебе. Помни об этом.
На крыльце я различила голоса, долетающие из дома, смех и отголоски музыки.
Похоже, там вечеринка.
Меня чуть-чуть отпустило. После его предупреждения воображение рисовало все что угодно, начиная с допроса в стиле гестапо и заканчивая деловым совещанием. Просто вечеринка: люди гуляют, пьют, отдыхают. Никого не будут пытать и не изобьют. Я незаметно перевела дыхание.
Ярцев позвонил в ярко-красный звонок, сделанный в виде сердца. Через секунду ему открыла, хохоча, симпатичная брюнетка и вернулась к своей компании, бросив дверь.
В просторной прихожей горел яркий свет. По стенам гуляли блики, словно под потолком хрустальная люстра. Напротив входа располагался зеркальный шкаф-купе. Мы вошли и в конце фойе я сразу поймала наши отражения.
Ярцев сразу же улыбнулся, как плейбой и поправил волосы.
Рукой, расслабленно лежавшей на талии, он притянул меня к себе, а второй взял за шею. Рассмотрел нас, словно примерял новый шарф. Тягал то так, то этак, как стильный аксессуар перед покупкой. Хорошо ли смотримся вместе или у меня не те цвет и фасон?
— Скажу, что ты моя девушка, — решил он.
Мое перепуганное лицо было бледным. Темные глаза казались провалами, а мелирование напоминало седые пряди. Но все равно я ему нравилась.
Ярцев потянул меня влево — в зал и остановился на пороге.
Помещение было не особенно просторным, но красивым. В золотистых и бежевых тонах зал выглядел очень стильно. Кремовые шторы в пол, подбор мебели и даже картин на стенах — все точно в цвет, подсказывали, что дизайном занималась очень придирчивая женщина.
Народа битком. Люди то входили, обтекая нас с Ярцевым, то выходили.
В центре зала напротив камина расположилась группа диванов. Сейчас там шушукалась стайка женщин. Музыка стала громче, и я болезненно сглотнула: пульс бил в виски.
Ярцев убирал от лица мои волосы, прижал к себе, скованную, с деревянными мышцами. Пальцы очертили шею, убирая волосы за спину.
— Расслабься, так ты не похожа на мою девушку, — он потянул меня к диванам. — Пойдем, поприветствуем хозяйку.
Я шла, опустив голову и искоса глядя по сторонам.
Женщины ходили по залу, двигаясь, словно рыбы в аквариуме — плавно, важно и неторопливо. Так же плавно их взгляды скользили по мне, внимание накатывало волнами, постепенно затихая за спиной вместе с шепотом.
Они как-то сразу признали во мне чужачку. Особенно женщины — я им не нравилась. Музыка пульсировала в висках вместе с ударами сердца.
С дивана грациозно поднялась женщина с рыжеватыми волосами.
— Анжелика, — тихо представил Ярцев. — Осторожно с ней.
— Почему? — прошептала я.
— Красивая сука, — невпопад ответил он. — Но дрянь.
На Анжелике была блузка с запахом кремового цвета и коричневая узкая юбка. Бежевые босоножки с такими высокими шпильками, что сначала я не поняла, как она вообще ходит.
Но ее главная особенность была в другом: у Лики оказались очень красивые волосы. Светло-медные, с прядями цвета осеннего леса. Я не смогла понять, это редкий свой оттенок или работа стилиста?
Анжелика обернулась и уставилась на меня. Широкобедрая, но с узкой талией, она производила впечатление юной девушки. Оказалось, ей хорошо за сорок — ближе к пятидесяти. Лицо сердечком и глаза огромные — в молодости она была красоткой. Но как ни пыталась ей помочь косметическая индустрия, а одрябшие веки и нечеткие скулы выдали возраст.
А еще у нее были очень злые глаза, словно она ненавидит все живое на планете.
— Яр, — выдохнула она и быстро пошла к нам. Голос оказался мелодичным, очень сексуальным — с хрипотцой.
На шпильках она держалась восхитительно: уверенный модельный шаг был четким. Она плыла, не замечая своей неудобной обуви.
— О, Яр, — повторила она. — Мои соболезнования.
Он кивнул, принимая наигранную готовность разделить с ним скорбь.
— Терять детей тяжело… Я тебя понимаю.
Анжелика намекала, что сама потеряла ребенка, но лицо осталось непроницаемым. Либо это случилось очень давно, либо она все держит
