Ворон и радуга. Книга 1 - Надежда Черпинская
– А я думаю, моя миледи, что ты ничегошеньки не понимаешь в смертных. Ты тут живёшь, в этом лесу, среди птичек и цветов, солнышку улыбаешься, росой умываешься. И сама чистая, как та роса утренняя. Ты даже представить себе не можешь, сколько там, за пределами Лэрианора, грязи, дерьма и подлости. У людей в башке одно золото! У баб в особенности. Ты по себе всех судишь! Но ты такая – одна-единственная. А они другие, совсем другие. Ты же… как сама Мать Мира. Неземная. Словно дух мироздания. Я, на тебя глядя, молиться скоро научусь.
Миланейя смущённо отвела взгляд, улыбнулась тепло и застенчиво.
– За всё то, что ты для меня делаешь, я тебе до последнего часа своего благодарен буду, – серьёзно добавил Эливерт.
Он сейчас не кривил душой. В последнее время сердце его познало слишком много противоречивых чувств.
Он не забыл предательства, и порой ему казалось, что больше он никогда в жизни ни одной женщине не сможет верить. Память упрямо подкидывала и в снах, и наяву яркие кусочки из его прошлого с Аллондой.
Белокурая настырно не желала покидать его мысли. Она смеялась ему в лицо, тянула руки, приходила по ночам нагишом и забиралась в его постель. И он просыпался от этих кошмаров с криками. Обрывки их разговоров, её речи, которые теперь казались такими двусмысленными, такими лживыми – всё это возвращалось снова, снова и снова. И это сводило с ума, а душу наполняло мёртвой стылой пустотой.
Так в сердце Ворона поселилась холодная презрительная ненависть ко всему женскому роду, которая с каждым новым днём крепла, росла, пока не стала полноправной хозяйкой, вытеснив все прочие чувства.
Но она (та, что была рядом все эти дни) действительно была иной. Он тянулся к её свету, как тянутся к солнцу травы, понимал, что никогда не взлетит так высоко, но ничего с собой поделать не мог.
Миланейя была очень красива, и он всё чаще ловил себя на желании прикоснуться к лэгиарни как бы ненароком. И дело было не в том, что у него давно не было женщины. Когда ты живёшь где-то на грани между бредом и смертью, меньше всего думаешь о любовных утехах. Ах, если бы всё сводилось к обычной похоти…
Да, она была красива, и её невозможно было не желать. Но всё нарастающее ощущение в душе у Ворона невозможно было объяснить просто стремлением уложить Миланейю в постель.
Они слишком много времени проводили вместе.
Эл пытался понять, что с ним происходит. И самое верное слово, что приходило на ум, звучало как «поклонение».
Сейчас слова Эливерта смутили лэгиарни.
– Это моя жизнь, моя стезя – спасать других, – пожала она плечиками, отвела за торчащее ушко солнечную прядку волос.
Совершенная красота, неземная… Словно лучики рассвета в утреннем небе.
– Стало быть, ты со мной так нянчишься лишь потому, что долг велит? – осторожно продолжил Эл.
Миланейя ответила не сразу.
– Нет, не только долг…
Она, по-прежнему избегая смотреть в глаза, протянула руку к его лицу, чтобы оценить, как заживает шрам, но Эл перехватил её ладонь, осторожно поднёс к губам, нежно поцеловал кончики пальцев, почти прозрачную кожу тонкого запястья. Она не спешила отнять руку, и Ворон осторожно потянул девушку на себя, обнял за плечи, заглянул в изумлённые глаза цвета первой весенней зелени. Миланейя только ахнула, когда он потянулся к её губам…
Но… Она не ответила на поцелуй. Напряглась и отстранилась, насколько позволяли его объятия.
– Никогда так больше делать не смей! – впервые в её голосе было столько холода.
Ворон мгновенно убрал руки и теперь уже сам отвёл глаза.
– Прости! Забылся… Ясно-понятно, разве я пара тебе? Особенно нынче, с такой-то рожей! Бродяга и уродец, а посмел лапать миледи и…
– Не в тебе дело. Мне любой будет не пара, Эливерт! – перебила его лэгиарни. – И то, что ты разбойник, не имеет никакого значения. Я целитель. В этом вся моя жизнь. Для мужчин в ней места не осталось. Ты не понимаешь, о чём я?
– Нет, – нахмурился Ворон.
– По традиции моего народа целители выбирают удел одиночества и дают обет безбрачия. Ты не слышал об этом?
– Нет, – смущённо тряхнул головой вифриец. – Я прежде с лэгиарнами особо не встречался. Да и не интересовали меня такие обычаи.
– То, что ты сейчас сделал – это святотатство, понимаешь? Насмешка над моей клятвой Матери Земли и Великому Небесному Духу-Создателю, – она говорила строго, чинно, будто рассказывала давно заученное. – Светлые Небеса простят тебя, ведь ты действовал по незнанию, а не от злого умысла. Но больше никогда не смей касаться меня… так.
– Прости!
Взгляды встретились. В испуганных глазах лэгиарни горело такое желание, что он едва сдержался, чтобы не поцеловать её снова.
– Меньше всего я хотел оскорбить тебя, моя миледи! Так ты… никогда прежде не была с мужчиной?
– И никогда не буду впредь! – она надменно вскинула подбородок. – Это мой выбор. Уважай его!
– Как скажешь! – кивнул он, но жажда снова её коснуться с каждым словом становилась только больше. – А ты… не жалеешь, что выбрала такую судьбу?
– Не жалела. То есть… не жалею, – она смутилась своей оговорки, продолжила сбивчиво: – Не жалела прежде, и не жалею сейчас.
– А что изменилось сейчас? – ухмыльнулся Ворон.
– Хватит! – лицо её стало ледяным. – Ты же всё понимаешь! Но это ничего не изменит, Эливерт! Ничего.
– Ты права, это ничего не изменит, – улыбнулся он невесело. – Плевать мне на ваши обычаи! Ты вытащила меня из смерти обратно в жизнь, и этого я не забуду. Я буду тебе благодарен всегда. И любить тебя не перестану, даже если это святотатство!
– Не надо говорить мне про любовь! Да и не слишком ли легко ты бросаешься такими словами?
– А что я сказал? Отчего бы мне не полюбить тебя? Ты так добра и светла. Ты для меня столько сделала. Да обо мне в жизни никто так не заботился! Мать, разве что…
Ворон не мог отвести от неё глаз.
– А уж о том какая ты красивая, и говорить не стану – сама знаешь. Ты можешь мне запретить целовать тебя и прикасаться к тебе. Я
