Война племен - Даниэль Зеа Рэй
Он ехидно хмыкнул и Терре это не понравилось. Она уникальна. Факт ее существования в этом времени и этом социуме является следствием такого большого числа обстоятельств, такого ничтожно малого процента вероятностей, что сам по себе может считаться чудом. Она не просто рекомбинант с внедренным пакетом знаний о медицине. Она — квинтэссенция четырехсотлетнего опыта лечения болезней на этой планете и многотысячной истории развития научных исследований предыдущих поколений людей. Гелиан сам прикрывался этой идеей в прошлом, когда она задавала ему неудобные вопросы… Верил ли он в то, что говорил? Или он желал, чтобы в это верила она?
— Ты же хотел, чтобы я нашла лекарство, — произнесла Терра. — Вот она — возможность оправдать одно из твоих намерений.
— Терра… — он вздохнул, явно размышляя над ответом. — Тебе за стену хода не будет. Если возникнет необходимость, я тебя свяжу и оставлю здесь.
Терра хохотнула. О-да! Она понимала его мотив. Она собственноручно внедрила этот мотив в его голову. Программа создает иллюзию любви и привязанности. Она же защищает Терру от всего, что может представлять для нее опасность. Гелиан — ее телохранитель. И оборотень в нем приложит все силы для реализации этого протокола защиты. Но как заткнуть собственную совесть, от которой так сильно смердит человечностью? Если Терра внесла правки в программное обеспечение Гелиана, основываясь на желании обезопасить себя от оборотня, то как быть с желанием побороть противника, имя которому «диссеминированный некроз»? Протокол в оборотне не позволит ей вмешаться. А отменить протокол она не может, ибо победа над оборотнем ей не по зубам. Терра предвидела, как все будет. Зараженные люди соберутся за стеной. Ими овладеет страх. И теми, кто будет по другую сторону стены, тоже. Потом люди начнут умирать. В муках, вызывающих у окружающих не сострадание, а рвоту. Ведь зрелище, когда человек гниет заживо, омерзительно. И вместо жалости у наблюдателей появится лишь одно желание: отвернуться, чтобы не смотреть. Смертников пожалеют потом, когда тела погибших можно будет сжечь. Вот они — три стадии черного крапа. Их имена: страх, отвращение и жалость. И Терра не желает их лицезреть.
— Они ведь все умрут… — прошептала она.
— Да. А ты выживешь и подаришь шанс выжить остальным.
— Моя жизнь принадлежит мне. И только я определяю, когда рисковать этой жизнью, а когда нет.
— У тебя нет права определения таких рисков, — Гелиан взбил подушку и вновь улегся.
Терра понимала, что в каком-то смысле он прав. Но, к чему проводить терраформирование, если люди на этой планете все равно вымрут от неизлечимой болезни?
— Режь веревку, — произнесла она.
Гелиан медленно обернулся к ней. В темноте она едва различала черты его лица, слившиеся в одно серо-черное пятно над ее головой. Гнилая уловка, но должна сработать. Судя по его реакции, он и сам догадался, что это код. Но протоколы ему не известны, как и то, зачем программа создала эту кодировку.
— Многое узнала? — спросил он, наконец.
Терра напряглась. Нет, доступа к протоколам кодировок программного обеспечения у него не может быть. Это все равно, что пытаться взломать себя самого. А взломать себя самого… нет, невозможно.
— Это одно из твоих самых ярких воспоминаний, — ответила Терра. — Подозреваю, что выражение «режь веревку» стало для тебя роковым.
Она расслабилась, укрепляясь в мысли, что без труда смогла его обмануть.
— Ты повторяешь эти слова, когда тебе трудно решиться на что-нибудь? — шепотом спросила она. — Или, может, ты вспоминаешь их каждый раз, когда приходится подвергать опасности себя и других?
— Тебя это забавляет? — так же тихо прошептал он.
— Что именно, Гелиан?
— Все это… Возможность уколоть меня побольнее, чтобы отомстить за обиды, которые я тебе нанес.
Она на верном пути. Брешь в защите мотивов поведения сработала, и теперь он, конечно же, начнет инстинктивно защищаться от угрозы.
— Скажи, у меня получается? — она широко улыбнулась, зная, что он вполне ясно видит ее в темноте.
Он наклонился ниже, так низко, чтобы задевать губами ее губы. Терру парализовало. Она застыла с улыбкой на лице, теперь напоминающей вымученную гримасу той жестокости, которую только что обнажила.
— Знаешь, Терра… Я ведь могу уколоть тебя гораздо больней…
— Неужели… — выдавила она из себя.
— Маленькая грудь, — прошептал он ей в губы. — Худоба, которую ты стыдишься. Маленький зад, который ты не желаешь выставлять напоказ в узких штанах. Один сплошной комплекс неполноценности, сформированный в юном возрасте не без помощи твоих сестер и отца. Никто и никогда не обращал на тебя внимание как на женщину. Слишком умной ты для них была. А больше похвастать нечем. Отец твой по бабам ходок был, а мать все терпела да помалкивала. Потому что деваться ей некуда было, потому что бесправной она была. Ты и сестры твои должны были тем же путем пойти. Замуж выйти да помалкивать. Отец тебя по заду перед людом шлепал, а ты вид делала, что все равно тебе. Потому что бесправная, как мать. Раз бесправная, значит, никто по-настоящему ценить не может. Раз отец шлялся, значит мать не любил, значит и тебя никогда не полюбят. Ты же к мужикам в поселке всегда как ко второму сорту относилась. Если бы кто из них и начал проявлять к тебе знаки внимания, ты бы его так отбрила, чтобы больше не совался. И вот он — я. Из другого племени, из теста другого. Вот она — мать моя, которую все мы чуть ли не на руках носим. Женщина, у которой вроде как права есть. Пыль в глаза, Терра, но ты клюнула. Оставалось лишь противопоставить меня и других мужчин, окружавших тебя. Я — не такой как они. Я — другой. Восхищение твоим умом, твоими знаниями, твоей пытливости — и ты поняла, что готова отправиться за мной хоть на край света. Ты хотела познать этот мир, и я дарил тебе надежду, что рядом со мной ты сможешь это сделать. В один прекрасный момент другие мужчины вокруг вообще перестали существовать, не так ли, Терра? Я затмил их всех. Ну как? Я достаточно больно уколол тебя?
— Уколол, но не проткнул, — прошептала она.
— Тебе всегда будет чего-то не хватать, — ответил он, забираясь рукой под ее одеяло и прикасаясь горячей ладонью к обнаженному бедру.
Терра не двигалась. Улыбка сползла с лица, растворившись в душевной боли, которую он заставил ее испытать.
— Даже получив меня, — рука поползла выше, под подол рубахи, в которой она спала. — Даже разобравшись с той ложью, что наплел мне твой отец, — он переместил ладонь на ее тощий зад и
