Александра Турлякова - Мирон сын Мирона
Возможно, они бы долго спорили ещё об этом, если бы не зашла Эл, принесшая с кухни чашку горячего куриного бульона, Идвар поднялся и ушёл, только кивнув головой.
— Госпожа, вам надо поесть, пока горячее…
Но Аэлла не слышала её, лежала на кровати, глядя в сторону, закусив зубами тыльную сторону ладони, всеми силами старалась сдержать слёзы, готовые вот-вот политься из глаз.
Всё ошибка, всё-всё до единого. Лучше было бы ей вообще никогда не встречаться с ним, никогда не видеть, не знать. Ну почему, почему в её жизни всё так? Почему ей не полюбить было кого-нибудь из местных, пусть даже опального, пусть её бы казнили вместе с ним. Пусть! Так было бы лучше, чем жить с этой болью.
* * * * *
Это был не сон, это был кошмар, это стало ясно сразу же, как он начал сниться. Аэлла не видела себя со стороны, она была в этом сне, видела всё вокруг, только не себя. Видела наступающий рассвет, первые лучи солнца, ещё не появившегося за холмами, золотили зелень далёких опушек, выкрашивали реку в красное золото, башни и зубцы городской стены.
Никого Аэлла не узнавала, никого не видела. А потом долго летела вниз, рассекая воздух молодым упругим телом, и ветер свистел в ушах, разметал волосы, студил зубы за разомкнутыми губами. И страх, нечеловеческий ужас, сковали сердце, не давали дышать. И казалось ей, что летит она вечность, так долго, так томительно долго приближалась земля. Нет! Не земля, а ровная, с чуть приметными бурунчиками течения река.
Она провалилась в неё, уходя в глубину, чувствуя сильнейший удар по ногам, удар по ушам, голове, сильную боль в груди, ожог лёгких. Вода захватила, потащила в глубину, и все попытки вырваться не приводили ни к чему. Тело не слушалось, в голове протяжно звенело, всё болело, особенно сильно болела левая рука. Вода, вода, тёмная холодная вода, она смыкалась толщей, не пропускающей свет, воздух, жизнь. И силы, последние силы, оставляли тело.
Аэлла тихо вскрикнула и проснулась в предрассветной темноте. Лежала она на боку, и левая рука её онемела почти до плеча. Ох! Она закусила губу, пока расправляла руку, хмурилась от боли, сжимая и разжимая пальцы, пыталась восстановить движение крови. Как можно было так? Как она могла заснуть так? Ничего удивительного в том, что ей приснился кошмар. Такая боль!
Она долго лежала, не шевелясь, слушала свою боль, как колет она, пульсирует в каждой клеточке. Вспоминался кошмар, вода, много воды, как льётся она в желудок, в лёгкие. И сразу же начался кашель, а за ним — из желудка поднялась вверх противная тошнота. Что это? Захотелось заесть чем-нибудь кислым. И Аэлла нашарила в тарелке на столе у кровати зелёное яблоко, откусила прямо так, высасывая кислый холодный сок, старалась заглушить тошноту. Она даже не почистила яблоко, не вырезала кости. Плевать! Просто грызла его, откусывая от целого. К чему теперь всё это? Кому оно надо?
Сразу же вспомнился Мирон, Идвар. С ним она впервые попробовала неочищенные яблоки, неразбавленное вино… Да, и поцелуи, и даже больше… Проклятье!
Он не идёт из головы. И хотя она не видела его уже два дня, она всё равно продолжает думать о нём, и будет думать ещё очень долго, и ругать себя, и виноватить, и стыдить при случае. Но ничего, ничего уже не сможет изменить. Что бы она ни говорила, ни себе, ни ему, а сердце своё она никогда не обманет.
Яблоко немного уняло тошноту, и Аэлла попыталась заснуть, пока ещё лучи солнца не заглянули в окно, пока только-только занимался рассвет.
* * * * *
На следующий день Идвар снова пришёл к ней, пришёл сам, и долго молчал, разглядывая её. Аэлла на этот раз была в платье, распущенные волосы светлой золотой волной лежали на плечах, закрывали спину. А когда княжна поднялась навстречу Мирону, светлые пряди посыпались до колен, притягивая взгляд. И Идвар молчал, безмолвно глядя на них.
— Зачем вы пришли?
Перевёл глаза:
— Как себя чувствуешь?
Она передёрнула плечами небрежно, и волосы на них заискрились.
— Лучше, — перешла в наступление:- Вас это́ сюда привело? Это хотели узнать?
— А разве — мало? — он ответил вопросом на вопрос. Княжна хмыкнула и взяла с тарелки яблоко, осторожно ножом разрезала его на четвертинки и обратно положила в тарелку, теперь каждую дольку освобождала кончиком ножа от сердцевинки с косточками. Нашла себе дело, и Идвар следил за её руками. Наконец, заговорил о том, за чем, собственно, пришёл:
— Я получил письмо от короля из Мирополя.
— Да? — она не сильно-то и удивилась, даже не обернулась, продолжала заниматься яблоком, закончив с одним, принялась за второе. — Что пишут?
— Король хочет видеть тебя. — Идвар видел её профиль, частью закрытый распущенными волосами. Они так долго, так мучительно вдвоём ждали этого письма, ждали решения короля, а теперь она так буднично говорит об этом! Так просто! — Он ждёт тебя в Мирополе. Тебя и меня.
— Он хочет казнить меня там?
— Я не знаю, он вообще ничего не говорит об этом.
— Жалко…
— Что? — Идвар удивился.
— Я хотела бы знать, какие у него планы, на что мне настраиваться.
— Мы поедем дня через три, я думаю, вместе с армией, часть я оставлю здесь, а самые потрёпанные в боях отряды, да и раненые тоже, поедут в Мирополь.
— А из пленных? — она подняла на него глаза, повернув голову, глядела исподлобья, ждала ответа.
— Только ты. Пленные райронцы у нас только раненые с поля боя, я не хочу их брать, да и король ничего не говорит об этом… — помолчал несколько секунд. — Только ты одна будешь представлять Райрон и свои интересы в Мирополе.
Аэлла развернулась вдруг к нему всем телом, всё также глядя исподлобья, в одной руке нож, в другой — яблоко, спросила вдруг, нахмуриваясь:
— А Айрил?
Идвар помедлил с ответом, на миг растерявшись. Она что, ничего не знает? Она же была там! Она должна была слышать! Час от часу нелегче!
— Он не поедет…
— Почему?
— Потому что из всего княжеского рода осталась только ты, ты одна! — он произнёс последние слова с нажимом, через стиснутые зубы.
— Что это значит? Я видела его! Что случилось? Где Айрил? — с каждым сказанным ею вопросом голос её становился громче, требовательнее. — Где мой брат? Что вы с ним сделали? Я же сама, своими глазами… — Идвар перебил её, не дал договорить.
— Я казнил его.
Она опешила, замерла надолго, только губы её медленно распахнулись, выпуская из лёгких выдох боли и неверия.
— Что — сделал? — спросила, наконец.
— Я приказал казнить его.
Аэлла медленно опустилась на постель, руки её лежали у неё на бёдрах, она разжала пальцы, глядя, как катится по складкам платья яблоко, выпадает нож, качала головой туда-сюда, не веря, не желая слушать, принимать такие слова.
