Рэйчел Кейн - Наступление бури
Проклятье!
Родригес сидел на водительском сиденье и уминал плюшки. В кабине у него находился подключенный к разъему на приборной панели маленький жидкокристаллический телевизор: он работал и был настроен на местный канал. Не приходилось сомневаться в том, что он с удовольствием полюбовался моим утренним унижением — выступлением в прямом эфире в качестве Солнечной Идиотки.
Эта мысль мне почему-то радости не прибавила.
— Как делишки? — спросила я его. Он утер со рта салфеткой крошки от плюшки, облизал губы и отпил кофе. — Тебе не надоело, а? Валил бы лучше домой. Мне нечего тебе сказать.
— Еще как есть, — возразил он. — Попробуй. Расскажи мне, откуда ты знала Томми Квинна и что с ним случилось. Исповедь облегчает душу.
— Ты попусту тратишь время. И свое, и мое.
— Ну, что касается меня, то я в длительном отпуске, так что своим временем распоряжаюсь сам, как мне вздумается. Что же до твоего, то я на него плевать хотел. Тебе придется ответить на мои вопросы. Рано или поздно.
Я чувствовала себя усталой, опустошенной, раздраженной: когда тебя с утра пораньше выставляют в идиотском виде на посмешище, это едва ли обеспечивает на весь день заряд хорошего настроения. Но главное, я чувствовала себя не просто усталой, а измотанной… Постаревшей. И, возможно, по этой причине меня понесло.
— Ладно, — выдала я, — хотел, так слушай. Твой драгоценный Томас Квинн не был хорошим человеком, и ежели ты с ним дружил, то, поверь мне, без него тебе будет гораздо лучше. Этот малый не задумываясь всадил бы нож тебе в спину в тот самый миг, как только решил бы, что дело стоит беспокойства. И я это не в фигуральном смысле.
Родригес выслушал все это, молча глядя на меня с холодной невозмутимостью копа, под которой угадывалась жаркая человеческая ярость.
— Томми был хорошим человеком, — произнес он с нарочитым спокойствием, после того как я умолкла. — Хорошим копом. Хорошим мужем и хорошим отцом.
Ярость из глубины прожгла-таки себе путь на поверхность.
— Я видел, как он вытащил шестимесячного младенца из горящего здания, а когда тот умер у него на руках, его буквально вывернуло наружу. Ни хрена ты о нем не знаешь. Он был хорошим парнем.
Я вспомнила Квинна, припомнила все свои многогранные впечатления от этого малого. Он нравился мне. Он пугал меня. Он вызывал у меня ненависть. При этом я совершенно его не знала, так же, впрочем, как и Армандо Родригес, что бы он сам на сей счет ни воображал. Такие люди, как Квинн, никому не позволяют узнать себя по-настоящему. Они никогда не показывают свое истинное лицо.
— Кроме того, он был еще убийцей, садистом и насильником, — сказала я. — Но знаешь, люди вообще бывают многосторонними.
С этими словами я двинулась дальше, нашаривая ключи от машины.
— Ты сказала «был», — послышался позади голос Родригеса. — В прошедшем времени.
Я продолжала идти, чувствуя холодок между лопатками. Позади лязгнул металл, послышался тяжелый топот ног по бетону, и я едва успела подумать «ох, дерьмо», как он схватил меня и приложил к холодной, мокрой пассажирской двери «Випера». Толчок вкупе с испугом вышиб из меня весь воздух, а прежде чем я успела вздохнуть, он заломил мои руки за спину, сгреб их обе одной своей ручищей, а другой с силой, больно прижал мою голову к крыше автомобиля. Волосы, упавшие на лицо, забивались в рот, вместе с судорожными попытками набрать воздуха. Я была ошеломлена, едва держалась на ногах, руки, казалось, вот-вот будут вывернуты из суставов, так что неудивительно, что у меня возник непроизвольный порыв потянуться к окружавшим меня воздуху и воде: пришлось приложить внутреннее усилие, чтобы его подавить. Иначе я могла нарваться на неприятности посерьезнее, чем общение с детективом Родригесом.
— Не дергайся! — прорычал он мне в ухо и еще сильнее вывернул руки. — Кому сказано, не дергайся!
Я даже не осознавала, что, оказывается, пыталась сопротивляться. Впрочем, в моем положении надежды вырваться все едино не было, у меня не имелось даже точки опоры. Я заставила себя расслабить мышцы, и боль в руках стала менее острой. О том, чтобы прибегнуть к сверхъестественным способностям, не могло быть и речи: судя по тому, что я знала, Хранители могли находиться в машине по ту сторону улицы, отслеживая каждое мое движение.
— Слушай меня внимательно, — промолвил Родригес. — Я тут с тобой не шутки шучу. Ты знаешь, что случилось с Томми, и лучше тебе рассказать мне об этом прямо сейчас, потому что иначе, слово даю, я затащу тебя в фургон и отвезу в такое местечко, где мы сможем поговорить наедине, чтобы никто не мешал. Разговор у нас в таком случае будет долгим и для тебя неприятным, уж ты мне поверь. Дошло?
— Дошло, — прошептала я, чувствуя щекой холодный металл и теплые, словно слезы, дождевые капли. — Но на самом деле тебе лучше этого не знать. Я тебя не дурю, честное слово. Пусть лучше он останется для тебя тем, кем ты его считаешь. И тем более для его семьи. Ничего лучше я для него сделать не могу — я…
Мой монолог оборвался резким криком боли: он вывернул мне запястья, одновременно поддав коленом в зад и приложив об машину. Ничего сексуального, сплошная боль. Ему плевать было на то, что я женщина, я была для него только подозреваемой и располагала нужными ему сведениями.
В этот момент из-за угла на парковочную площадку заехала машина. Мне она была незнакома: не яркий, броский кабриолет Черис, а черный, консервативный седан, судя по номерам, взятый напрокат. Внутри, насколько я могла разобрать сквозь падавшие на глаза волосы и туманившие их слезы, сидели двое.
Автомобиль резко затормозил, водительская дверь распахнулась, я неожиданно почувствовала, что Армандо Родригес меня отпустил. Привалившись к гладкому корпусу «Моны», едва держась на подгибающихся коленях, я отбросила волосы с лица и оглянулась.
Коп быстро, но без паники вернулся в свой фургон и запустил двигатель. В сложившейся ситуации это был для него наилучший выход. Несколько секунд, и он уже вырулил с площадки на улицу, а его фургон слился с транспортным потоком.
Сильные руки придержали меня за талию и помогли выпрямиться. Пахнуло дорогим одеколоном.
— Все в порядке? — осведомился низкий, мелодичный голос. — Кто этот человек?
