Лазурь и Пурпур. Месть или Любовь? - Энни Вилкс
Олтар был доволен.
Не так часто глава службы безопасности дворца спрашивал ее о чем-то, но каждый раз, когда все же обращался к ней, Лиамея рассказывала ему все. Она была готова душу наизнанку вывернуть, лишь бы этот суровый человек, которому она была обязана всем, улыбнулся. Он всегда был с ней внимателен, но не нежен, серьезен, но не жесток. Их разговоры больше напоминали совет.
И все же Олтар, державший в стальном кулаке весь дворец, следивший, казалось, за каждый его углом, делал для Лиамеи множество исключений. Как и все сановники, она, даже не будучи одной из пяти старших наложниц, носила глубоко под кожей запястья спрятанный амулет, отслеживавший любое обращенное к ней магическое действие. Память ее была запечатана блоком. Во время регулярных обходов с поисковыми заклинаниями ее комнатам позволено было не открывать дверей. По настоянию Олтара именно Лиамею лечили первой, если что-то происходило. Он приставил к ней, безродной наложнице, двух служанок, одна из которых была шепчущей и выполняла все капризы своей госпожи, а когда потревоженные тайным языком защитные контуры взрывались громкой тревогой, приходящие стражники просто уходили прочь, не задавая вопросов.
Словом, для всех, кроме самой Лиамеи, было очевидно: Олтар ей благоволит. Эта ложь, за последние восемнадцать лет многократно раздутая, стоила ей возможности дружить с другими наложницами и считаться своей среди скучающих сановников, но сколько бы раз ее ни повторили все, кому не лень, правдой она от этого не стала.
Все видели в Лиамее лишь его тень — тень, вслед за своим хозяином окружившую умирающего старика плотной пеленой искусственного покоя.
Лиамее не нравилось считать себя лишь марионеткой Олтара, какой бы силой и влиянием он ни обладал, и как бы отчаянно она ни была ему предана. Эта роль, из которой ей не представлялось возможности выбраться почти двадцать лет, уничтожала ее шансы на взаимность.
Год за годом она следила за ним, нисколько не менявшимся — шепчущие почти не старели, — и провожала собственную молодость и красоту, а вместе с ними и шанс заинтересовать Олтара не только своими беседами с императором. Даже постоянно изменяемое с помощью лекаря Йоланы красивое лицо Лиамеи теряло контуры, опускалось, фигура становилась менее точеной, и глаза теряли блеск. Лиамея знала: Олтар не падок на внешность, и все же ей было грустно — сейчас она, прибывшая когда-то во дворец совсем девчонкой, выглядела как его старшая сестра.
Лиамея любила Олтара всем сердцем. Он отвечал лишь равнодушным теплом, Лиамея видела это ясно и была благодарна ему за то, что ничего не слышала о его увлечениях — Олтар никогда не использовал ее чувства против нее. Он и не стал бы: этот принципиальный, честный, сильный духом человек в жизни не опустился бы до унижения влюбленной женщины даже намеком.
И он заботился об ее сыне.
Фактически, Олтар спас Лиамею тогда: забеременевшая не от императора наложница могла быть с позором отлучена от двора или казнена. Семнадцать лет назад, когда десять наложниц стали жертвами сошедшего с ума лекаря Варра, использовавшего для оплодотворения не только семя императора, но и свое, правитель велел задушить всех, кто родил детей от Варры, вместе с их отпрысками.
Лиамея произвела на свет ребенка раньше срока и точно знала, от кого он — и Олтар знал. Но он не только скрыл правду от императора, но и сумел убедить всех, что женщина вынашивала дитя правителя и потеряла его, не успев разродиться. Великого лекаря Дэмина Лоани тогда не было при дворе, а с почтенным лекарем Шеном, осматривавшим Лиамею, Олтар сумел как-то договориться: тот подтвердил, что сын императора умер в утробе.
Лиамея осталась во дворце, полная благодарности и готовая боготворить главу службы безопасности. Поначалу у нее даже была возможность изредка видеться с сыном, но когда мальчику исполнился год, Олтар отдал его на воспитание в семью, которой доверял, и запретил встречи. Лиамея часто расспрашивал его о сыне, и Олтар с охотой рассказывал, что любит этот мальчик, нынешнего имени которого она не знала. Иногда Олтар даже показывал ей отрывки собственной памяти: Лиамея знала, что сын растет красивым, здоровым и сильным, что он хорош в охоте, что прекрасно и всесторонне образован, что когда он улыбается, у него, как и у нее, расцветают ямочки на щеках.
И знала, что, пока за сыном приглядывает Олтар, с ним все будет хорошо.
.
А недавно Ассая обмолвилась, что ее друг видел Олтара в Страце с молодой девушкой, не больше двадцати лет от роду, и что мужчина обнимал эту девушку весьма недвусмысленно. Это было сказано в банных залах, громким сокрушенным шепотом — и хотя Лиамея предполагала, что ее пытались уязвить, все же не могла не засомневаться, ведь сама в этот момент находилась в круглом зале, и никто из обсуждавших новость об этом не знал.
Никогда Лиамея не смогла бы спросить у Олтара, правдивы ли слухи.
Она нашла советника, который рассказал наложнице Ассае о встрече с Олтаром, и была опустошена: возможно, этот жадный до вина человек и имел репутацию легкомысленного, но также славился своей кристальной, почти болезненной честностью, над которой подшучивали даже слуги. Он рассказал Лиамее, что за последние десять лет не раз встречал Олтара с девушками, и ни одной на вид не было больше тридцати, и когда расстроенная Лиамея возмутилась такой разницей в возрасте — Олтару самому не меньше трех сотен лет! — предположил, что девушки могли быть шепчущими.
Молодые. Шепчущие. Вот что не давало Олтару обратить свой взор на сорокалетнюю Лиамею! Как и все наложницы, она не имела даже искры дара, а старея, теряла последние крохи шанса!
Это превратилось в наваждение. Лиамея боялась заглядывать в зеркала. Стоило ей услышать в коридоре, как обсуждают тайный язык, и все внутри сворачивалось в мерзкий склизкий ком собственной ничтожности.
Выплакав, кажется, все глаза, наложница снова поплыла сквозь дни вперед — и мир подарил ей надежду. Она слышала, что исследованиями долголетия и вечной молодости занимается великий лекарь, которому император приказал найти
