Каторжанка - Даниэль Брэйн
Боцман что-то проговорил неразборчиво. Может, просил прощения, может, привел какой-то непререкаемый довод. Мне было уже все равно.
— Команда, та на вас обижена, — рассказывал Илья Ильич. — Они-то вас — тю-у! — за свою считали. А вы вона, госпожа. Хоть и ссыльная.
— Пошел вон, — не стерпела я. Оскорбился он или нет, мне было без разницы. Я не хотела никого видеть, ни с кем говорить, но боцман оказался, в отличие от команды и в частности Фильки и Филата, не гордый, и продолжал приходить и приносить вести.
Меня даже на прогулку не выводили. Как я узнала, это было распоряжение капитана. Здесь его слово было закон, а ему не хотелось отвечать за погибшую каторжницу, да и тело ее везти предъявлять, наверное, не хотелось тоже.
— Они там, каторжные-то, — говорил боцман, неспешно у меня прибираясь — сама я была лишена этой возможности из-за цепей, — все предателя ищут. Так-то вот, кто-то выдал их государевой страже, но кто? Говорят, что вы. Тю-у! А вы разве что-то знали?
Ничего себе, подумала я, но в лице даже не изменилась. Так вот чем вызвана твоя доброта, сукин ты сын, и чем же они тебе заплатили? Мерзкая крыса.
— Мое дело мужа ублажать и танцевать, — выдавила я с непередаваемой брезгливостью. — Так им можешь и передать.
Донес он мои слова до ушей каторжников или нет, я не узнала. С меня хватило понимания, что мой муж уверился — он не вдовец. Больше эту тему боцман не поднимал, а в последний день перед тем, как нас высадили на берег, вместе с Филькой пришли Филат и два матроса, которым я щедро клала мясо в скупую корабельную еду.
Ни слова не говоря, они отдали мне чью-то шубу — шубу, черт ее возьми! — после чего Филат коротко пробормотал молитву. Они ушли, шубу я бросила на пол и услышала, как что-то будто ударилось.
Нож?..
Небольшой, не кухонный, не кинжал, возможно, охотничий, без рисунков. И что они хотели мне этим сказать? Намекнуть, что таких как я земля носить не должна или вложили в руки оружие? Кое-как, потому что цепи мешали, я умудрилась сунуть нож под гетры — будут снимать цепи, заметить по идее ничего не должны, — и легла спать. Последнюю ночь в тепле и безопасности.
Наутро шторм плескал на палубу, ветер зверствовал как в последний раз, я, кажется, покрылась инеем и со злорадством наблюдала, как трясутся остальные каторжники. Перед нами вставал оскалившийся черный остров — скалы, развалины форта и белый флаг. Был он, конечно, не белым, но соль покрыла его за столько лет.
«Принцесса» не смогла пристать к берегу, а может, не захотела. Она бросила якорь в бухточке, где шторм был слабее, и две широкие лодки отделились от берега. Я смотрела на них и ждала, что они перевернутся, но нет, и смешно было на это надеяться. Наверняка лодки, как и люди, на острове есть еще…
Под визги барышни Селивановой, под пристальный, полный странных эмоций взгляд моего мужа меня затолкали в первую лодку вместе с беременной женщиной и ее мужем, а также еще двумя каторжниками. В другую лодку усадили моего мужа, истеричку Селиванову и трех каторжников, и мы поплыли, проваливаясь в саму преисподнюю при каждой набегающей на берег волне. Токен работал — даже ледяная вода не причиняла мне беспокойства, а шубу, которую я все же решила забрать с собой, я протянула беременной подруге по ссылке.
Еще бы я дождалась от нее хотя бы «спасибо».
«Принцесса» издала короткий гудок и стала сниматься с якоря.
— Клятая! Изменница! Будь ты проклята во веки веков! — донесся до меня знакомый противный визг, и волна, внезапно выросшая позади второй лодки, словно слизала ее языком.
Глава одиннадцатая
Проглотив первую жертву, волна подлезла под нашу лодку, играючи вскинула ее к облакам, сыпавшим мелкой колючей крошкой, и я закрыла глаза: повезет — я смогу выплыть. Смогла бы, не будь на мне платье и цепи. Я не замерзну с токеном, но как плыть?.. Мы рухнули вниз, завизжала истошно беременная, нас окатило пеной и далеко отнесло от потерпевшей крушение лодки.
Два стражника, везшие нас, не проронили ни слова — не считая непрекращающейся ругани. Женщина вцепилась мне в плечо до боли, каторжники дернулись было к борту, и стражник заорал, замахнувшись на них веслом:
— Сиде-е-еть! — и выдал бранную тираду.
Головы и тела терялись в волнах — и навсегда пропадали. За опрокинутую лодку удалось схватиться стражнику, я всматривалась — где остальные, но они были, возможно, уже на дне, выбраться со скованными руками и ногами почти невозможно, плюс адский холод. Криков не было слышно — тонущие не кричат. Нас относило все дальше к берегу, лодку снова подкинуло на волне, и на самом верху я осознала, что мои желания поняты Вселенной неверно, но исполнены, я свободна — и я вдова. Один из каторжников рванулся и ткнул в воду ту самую трость с золотым набалдашником, которую я приметила раньше среди вещей, и я разглядела в толще воды все еще живого своего мужа. Лодку опять понесло на гребне, но полковник Дитрих успел уцепиться за трость.
Стражники не смотрели на нас — кто сдохнет, туда и дорога, они пытались удержать лодку от опрокидывания. Несколько метров нас тащило по верху с бешеной скоростью, волна у берега резко плеснула, лодка дала отчаянный крен, и спаситель вместе с моим мужем ушли под воду. От внезапного сильного толчка мы повалились друг на друга, лодку выплюнуло на камни, а два тела взамен уволокло на глубину.
Я чувствовала, что лодку тащат, и это было уже не море. Сперва на берегу очутилась лодка, потом схватили поперек спины лежащую поверх остальных меня — грубо, словно негодную вещь, и выкинули как на помойку. Я упала плашмя на мокрый камень, меня накрыло волной с головой, но море не рассматривало меня как добычу, удовлетворилось теми, кого уже сожрало. Было ли мне жаль людей?
Я понятия не имела. Не включалась эмпатия там, где я и себе не могла помочь. Я вся мокрая при такой низкой температуре, и даже токен не сможет меня спасти. Я извивалась, отползала от воды, и цепи тянули меня обратно.
— Эй, ты живая? — услышала
