Мечты о полете - Келли Сент-Клэр

— Его мать была шлюхой, ты знала? Он любил её. И она была очень добра к нему. Научила его готовить и заботиться о себе так хорошо, насколько смогла.

Он делает большой глоток, и я делаю то же самое.

Лавина дал ему разрешение рассказать мне эту историю. Я была тронута, что он так сильно мне доверяет.

— Однажды ночью он проснулся от крика и обнаружил, что его мать мертва, а над ней стоит мужчина. Убийца забрал Лавину и держал его связанным. Он бил его каждые несколько дней.

Я сжимаюсь. Ничего не могу с этим поделать. Какое ужасное детство.

— Но мужчина не рассчитывал, что Лавина вырастет таким высоким. Когда Лавине исполнилось тринадцать лет, он свернул мужчине шею и ушёл. Некоторое время он работал вышибалой у дверей «Слизи». Там я его и встретил, — Осколок ухмыляется. — За эти годы мы подружились, а потом Алзона завербовала нас, когда начала искать бойцов.

Он говорит просто и без эмоций, будто излагает факты. Я пришла к выводу, что Лавина не любит разговаривать из-за того, как двигаются его шрамы во время беседы. Но теперь я задаюсь вопросом, не предпочитает ли он, чтобы Осколок излагал его историю без эмоций. Заметно, что обращались с ним хуже, чем просто избивали каждые несколько дней. Равномерно расположенные порезы на его лице — дело рук извращённого, хладнокровного подонка.

Я подхожу к Лавине и, схватив его за предплечья, тяну его вниз. Когда его лицо оказывается на одном уровне с моим, я говорю:

— Этот человек старался изо всех сил. Но он не причинил тебе никакого вреда. Не там, где это имеет значение.

Я кладу руку на его сердце, а затем обнимаю его за талию. Он похлопывает меня по спине и обнимает на несколько долгих секунд.

Возобновляется нормальный разговор, как будто мы не обсудили только что, как ужасно обращался с Лавиной убийца его матери. Мне интересно, как они с Осколком подружились. Осколок ловит мой любопытный взгляд и улыбается. В его выражении лица есть некоторый вызов. Я догадываюсь, что он мне говорит: я не могу попросить рассказать его историю, не рассказывая свою собственную.

В ночь перед тем, как мы отправляемся на турнир, Алзона входит с сумкой. Я горжусь тем, как далеко она продвинулась. Приняв помощь, она создала более сильный бизнес. Её готовность отбросить гордость и изучить общую картину делает её ещё страшнее, если такое возможно.

Мгновение она обводит взглядом стол. В конце концов, мужчины прекращают говорить. У нас такая игра — кто достаточно смел и будет говорить дольше всех. Сегодня самый смелый Лёд, он замолкает через минуту и тут же замирает под её испепеляющим взглядом.

— Я хочу, чтобы вы меня выслушали, — начинает она.

— Она выступает как боец, — догадывается Вьюга.

— Она снова берёт на себя организацию матчей, — стонет Лёд.

— Она собирается заставить нас драться топлес, — говорит Шквал.

Мы пялимся на него. Он произносит абсурдную вещь. Но Алзона выгибает бровь.

— Именно!

Она открывает сумку, а мы тупо смотрим на неё. Надеюсь, это не относится ко мне.

— Вы все видели, как толпа реагирует на бойцов типа Греха. Чем больше кожи вы показываете, тем больше вы привлекаете внимание толпы.

Я смеюсь, когда она бросает мужчинам чёрные кожаные штаны. Шквал поднимает свои. На правом бедре пришита буква «А».

— «А» значит Алзона? — спрашиваю я у Кристал.

Она кивает, втягивая щёки, чтобы сдержать смех. Я снова хихикаю.

— Я не понимаю, почему ты смеешься, ты ещё свою одежду не видела, — говорит Осколок.

Я захлопываю рот.

Они уходят, чтобы надеть свои наряды, и у меня открывается рот, когда они возвращаются.

— Ух ты, ребята, вы, правда, хорошо выглядите в этом, — говорю я.

И я не вру.

Я прячу улыбку, когда они умиляются моему комментарию. Даже Осколок ухмыляется.

Шквалу и Льду около двадцати лет, и молодость на их стороне как дополнительное преимущество, хотя ни одному из них не больше тридцати. Все мужчины находятся в отличной форме после последних двух месяцев тяжёлых тренировок.

— Да, очень хорошо. Это подойдёт. Ты признаёшь, что они выглядят чертовски горячо? — спрашивает Алзона у меня.

Я прищуриваю глаза и молчу, а она достает чёрные ремешки многомесячной давности.

— Если ты наденешь это, то будешь выглядеть так же хорошо, как они. Ты единственная женщина на соревнованиях. Ты должна сыграть на этом преимуществе. Это не дешевка. Используй её. Это оружие.

Я показываю на других бойцов.

— Они у тебя не связаны ремнями! Это ничем не похоже… на это!

Я смотрю на остальных в поисках поддержки и с неприятным удивлением обнаруживаю, что они согласны с Алзоной.

— Серьёзно? — я не обращаюсь ни к кому конкретно.

Осколок присаживается на скамейку передо мной.

— Думаю, Алзона права. За последние два месяца ты дала нам все возможные преимущества, которые только можно придумать. Это просто ещё одно. И оно значимое. Вряд ли ты понимаешь, насколько отвлекающими такие вещи могут быть для мужчин.

Я думаю о том, как Уиллоу танцует в своём окне и как все мужчины застывают на месте.

— Я понимаю, — говорю я.

Улыбка Алзоны могла бы осветить комнату. Я тороплюсь добавить:

— Я не говорю, что надену это, но подумаю о том, что вы сказали.

Я выхватываю дурацкие ремешки и, бросив последний взгляд, убегаю в свою комнату, чтобы разобраться, как надеть эту чёртову штуку.

Мы отправляемся во Второй Сектор за день до турнира. Я проделывала этот путь уже дважды. Большую часть пути я иду впереди. Мы прибываем в казармы Трюкача и размещаемся в своих комнатах. Я располагаюсь с Кристал и Алзоной, несмотря на неоднократные приглашения Греха. Он возобновил свои пылкие клятвы в любви, уверяя, что не возражает против моего влечения к женщинам. Он утверждает, что изменит моё мнение. Гнев толкает Греха лицом в тарелку с едой, чтобы тот замолчал.

Большинство людей Трюкача приятные мужчины. Я начинаю считать некоторых из них друзьями. Хотя в этот раз я заметила, группу мужчин, которая сидит отдельно от остальных. Похоже, они не очень нравятся остальным бойцам Трюкача. Изучив их, я решаю, что они могут больше подойти группе Хейла.

Нет ничего удивительного в том, что я плохо сплю. Я часами ворочаюсь, зная, что результаты работы каждого отразятся на мне как на их тренере.

За завтраком никто не