Ошибка архитектора - Эйлин Торен
Дворецкого здешнего Верон никогда не любил. С детства чувствовал себя с ним рядом неуютно — у слуги было больше напыщенности, чем у хозяев, словно титула герцога носит он. Но в целом это было нормой во многих домах, и всё бы ничего, если бы Киннан не пил, как низший.
Отец Верона терпел его только потому, что знал его с детства и не мог выставить вон человека, преданного семье, как никто другой, даже несмотря на то, что преданность эта была болезненной и порой неадекватной. Однако у Верона не было этой мягкости и сентиментальности отца и он давно бы выставил вон этого пьянчугу, но всё же понятие верности действительно не было пустыми словами для Киннана, и он трепетно относился к Ниилле, приняв близко к сердцу состояние хозяйки.
Приехав, Верон сразу понял, что в доме всё совсем не ладно. Герцог зашёл внутрь, незаметно кивнув Янре, горничной, что ухаживала за сестрой, с намерением выяснить, что вообще происходит и почему ему не сообщили о новых работниках. И от Верона не ускользнуло то, что Ния до того, как подойти к нему, стояла рядом с одним из них, вцепившись в его руку и рубаху.
— Что происходит, Янра? — спросил он строго у служанки, когда она зашла за ним в дом.
— Простите, господин. Простите… — начала лепетать женщина, которая побаивалась герцога и никогда на него не смотрела, по понятным причинам.
— Янра, хватит мямлить, — не выдержал Верон, уставший с дороги. — Просто скажи откуда эти два мужика взялись?
— Они поздней осенью пришли, простите, господин, надо было сообщить, но я…
— Откуда они пришли? — перебил он её.
— С перевала, — и Янра указала рукой в сторону гор.
Ни разу не полегчало, не стало понятнее и Верон был готов прибить женщину, которая сейчас сжалась под его натиском и кажется ещё немного и забудет как говорить в принципе.
— Так… — он попытался привести её в чувства, успокаивая себя и выравнивая тон. И когда кажется почти получилось, на улице завопил Киннан. Герцог выругался и они с горничной отправились обратно.
Дворецкий накинулся на Эйву — преградил ей путь, не желая пускать внутрь.
Картина была отвратительной. Старик собирался ударить служанку и её видимо заслонил собой конюх, лицо которого в мгновение перекосило так, что стало понятно — если Киннан ещё что попытается сделать, то слуга прибьёт его, и ему хватит для этого одного удара. Сомнения в недюжей силе мо́лодца у Верона не было.
Поэтому герцог кивнул Иану, не менее злобно настроенному против дворецкого, и брат увёл Лану и Шэйли. Ниилла стояла снова вцепившись во второго мужчину и вид у неё был такой, что сейчас начнётся полномасштабная истерика, которую унять можно будет, только дав сестре немалое количество капель и порошков.
Эйву дворецкий обозвал падшей и блудницей. И Верону было понятно, что это из-за шрама на теле женщины — старик и раньше герцогу на предмет этого недовольство высказывал, а горничную откровенно презирал и, скорее всего, оскорблял наедине, но при хозяевах такого не позволял никогда.
Тогда герцог просто приказал оставить горничную в покое, потому что лично ему было наплевать, даже если шрам она получила всем известным способом и он говорил о её нелицеприятном прошлом — сейчас она была незаменимой и очень хорошей работницей. Кто он такой, чтобы осуждать её за прошлые ошибки, тем более, что он в них не очень верил.
Подойдя к дворецкому Верон понял, что старик пьян, ну или накануне отлично залил в себя горячительного, да так, что не протрезвел до сих пор.
Приказав Эйве идти в дом, он с конюхом не сговариваясь прикрыли женщину от зло вращающего глазами Киннана, который кажется не собирался сдаваться без боя и это было плохо.
— Янра, уведи госпожу Нииллу в дом, — приказал Верон, пытаясь понять, что теперь делать.
Старшая сестра герцога вцепилась в светловолосого слугу, но он уговорил её пойти вместе с горничной и сам остался на улице. Девочки-служанки и повариха тоже быстро убежали прочь.
— Ваша светлость, господин Верон, где такое видано, — проворчал старик воинственно. — Богов таким гневить, пускать в светлый дом гниль!
— Киннан, ты совсем потерялся? — спросил герцог, очень стараясь себя сдерживать, потому что самому захотелось удавить старого дурака.
— Ваша светлость! Вы только подумайте, сколько грязи! Дышать же нечем. И наши, наши девки, вон, заразна скверна же, поглядите на это? — и он указал в сторону двух стоящих рядом мужчин. — Душегубы и развратники! Дезертиры они, погань!
Верон очень удивился, что конюх держал себя в руках, у него челюсть нижнюю так закусило, что и полному идиоту было бы понятно — сейчас рванёт. Но старик кажется потерял остатки разума:
— Притащили в дом, теперь разврат, блуд и непотребщина!
— А ты святой? — прохрипел, выходя из себя, герцог. — Или пьянством низших гоняешь? Думаешь, они на твой дух не сунуться?
— Ва-ва-ваша светлость, — обомлел старик.
— Проводите его домой, у него в городе живёт сестра, — отдал приказ Шелран.
— Господин Верон, вы меня гоните, а их оставляете? — изумился дворецкий, побледнев и став ещё более жутким.
— Проспись и протрезвей! Раньше я тебя в своём доме видеть не намерен.
Киннан возмутился было, но тут уже конюх принял приказ и перешёл к его исполнению, в прямом смысле вынося старика за ворота. Второй мужчина поклонился герцогу и пошёл за ними.
Верон же зашёл в дом и позвал Янру.
— Говори! — приказал он, потому что терпение его было готово взорваться с мгновения на мгновение.
— Простите, господин, — снова повинилась женщина, начав нервно мять в руках подол платья. — Я должна была сказать раньше, написать, но-но была…
И она всхлипнула, встретившись с герцогом взглядами.
— Было тяжело в холодный сезон. Лютая погода стала рано, болели все, — она говорила сбивчиво, но старалась не сорваться в слёзы, чувствуя свою вину перед хозяином. — Киннан заболел хнийской лихорадкой. Все мужчины от него заразились — конюх наш, брат его, и садовник. Их доктор к себе всех забрал, в город, чтобы мы с ними не сильно мучились и не заразились от них.
Она перевела дух, тяжело вздохнув.
— И вот как-то непогода была, ветер ураганный, дождь сильный и холодный, они пришли от перевала, попросили ночлега, — и она снова повела головой, немного в сторону, места себе не находя и чувствуя безграничную вину за свою сердобольность. — Я испугалась, конечно, в доме ведь ни одного
