У роз нет запаха и вкуса - Лея Болейн
— Родители меня любили. Они бы не стали… — пробормотала я, едва сдерживаясь, чтобы не начать орать: «Я не верю тебе!». Руки сами собой схватили стоящий у кровати на маленьком столике стакан. По стеклу моментально заструились трещины, и прежде, чем он разлетелся бы осколками, я торопливо отставила его. Гнев прошёл, остался только страх.
— Любили, — Саманта покрутила головой. — Куда больше, чем меня. И я любила, хоть ты мне никогда не поверишь. Но что-то с тобой не так, Аля.
— Со мной что-то не так, — эхом отозвалась я.
— Ты помнишь пансион, в котором училась? Меня не отправляли, хотя я мечтала получить всестороннее образование. Однажды я устроила отцу сцену, на что он ответил, что с удовольствием оставил бы дома и тебя, потому что они с матерью очень по тебе скучают, а пребывание там накладно для семьи. Что я вовсе не должна завидовать тебе, потому что пансионное образование не является эталоном. Дело в тебе и твоём даре, Аля. Он опасен. Родители прятали тебя ото всех, держали всегда под присмотром и вдалеке. Они очень боялись, что твой скрытый дар проявится, и тогда… не знаю. Может быть, их бы наказали. Может быть, тебя бы забрали у нас куда-нибудь, где было бы ещё хуже, чем в Йоирской обители. Сэр Койно знал, но он маг, а я нет! Он сказал, что приглядит за тобой, лучше, чем в любом монастыре, что будет… любить тебя. По-своему, как умеет.
— Он не умеет никак, — покачала я головой. — Почему, почему ты не поговорила со мной? Почему не спросила, чего я хочу?!
— А что бы ты выбрала, если выбирать не из чего? И… Тебе нельзя иметь детей, Аля, — тихо сказала сестра. — Они могут унаследовать это. Я не знаю, что именно!
Кончики моих пальцев коснулись щербатого края потрескавшегося стакана. Что ж. Я тоже не знала наверняка, но уже примерно догадывалась.
— А тебе, стало быть, можно? Разве свой дар я получила не от мамы и папы?
Саманта помялась, потеребила прядь пепельно-русых волос и потянула меня за рукав к зеркалу. Я не сопротивлялась и пару мгновений спустя смотрела на наши отражения рядом.
Они говорили лучше любых слов.
— Мать изменяла отцу? — спросила я, неожиданно почувствовав, что эта мысль ничуть не делает Саманту более чужой мне. Даже наоборот.
— Никогда.
— Тогда…
— У отца был близкий друг. Он бежал из страны вместе с женой. Я так поняла, по политическим причинам. У нас не любят свободомыслящих магов. Хотя, возможно, дело было и в даре.
Саманта продолжать не стала, я выдохнула, не зная, хочу ли задавать ей ещё какие-то вопросы.
— Мама с папой любили и растили тебя, как родную. И, да, твой день рождения вовсе не в августе, а в апреле. Двадцать шестого апреля.
Так мне уже двадцать пять?
— Если мы будем поднимать шум… Если о твоих способностях станет известно…
— Я понимаю.
У нас не любят свободомыслящих, а ещё тех, кто ломает стекло одним прикосновением пальцев и обрушивает люстры на головы.
— Я… я любила тебя, — неожиданно произнесла та, которую я привыкла считать сестрой.
— Пора возвращаться в гостиную, — сказала я, и прежде чем Саманта начала было просить прощения и говорить ещё какие-то ненужные и пустые слова о том, что ей жаль и не было другого выхода, добавила. — Хорошо, что ты мне это всё рассказала. Я больше не держу на тебя зла. Жаль, что племянников не увижу. На кого они больше похожи?
— На Тревера, к счастью, — ответила Саманта, и больше мы не сказали друг другу ни одного слова наедине.
Глава 15
Мне досталось от Мортона сполна той же ночью, под пристальным масляно-сальным взглядом Самсура. К сожалению, трюк с люстрой не сработал на этот раз, впрочем, возможно, дело было в том, что мои мысли были заняты не Мортоном и его преданной мерзкой шавкой, а словами Саманты. И я почти не чувствовала боль.
Мне нужно было что-то решать.
Для начала понять, кто я.
В некотором смысле полученная от Саманты информация развязала мне руки. Любовь к родителям, понимание того, что у меня есть сестра, пусть и предавшая меня однажды, неким необъяснимым образом сдерживало меня от каких-то решительных шагов. Теперь же…
Настоящие родители меня бросили. Приёмные… не доверяли мне. И были готовы запереть в каком-то жутком монастыре, лишив возможности выбора и правды. Мне не за кого было держаться, даже за воспоминания.
И значит, мои руки развязаны.
На этот раз Мортон не стал и пытаться лечить мои ссадины на позвоночнике и сбитые колени: он вновь предпочёл кровати жёсткий пол. Кроме того, у меня болело и саднило горло, потому что Мортон словно мстил за моё молчание, то и дело сжимая то руками, то магией мою шею. Ему следовало надавить всего чуть-чуть сильнее, чтобы закончить с этим всем — иногда я почти жалела о его самоконтроле.
Если Мортон знает, что я опасна, почему же он… почему он так ведёт себя со мной, словно не то что не боится — нарывается на выплеск моей злости или отчаяния? Провоцирует его?
Я не знала.
Следующие после отъезда Саманты две недели я провела, как в бреду. Неожиданно поднявшаяся температура, кашель, мучительный для повреждённого горла, слишком редкие визиты нерешительного и медлительного лекаря, словно Мортон не желал избавить меня от мучений, наоборот — продлевал их, как мог.
Впрочем, можно сказать, я даже была ему благодарна. Жар защищал от постельных притязаний Мортона, а ещё плавил горькие и тревожные мысли — о прошлом, о будущем.
О Вильеме.
Я жалела, что подвергла его опасности, что мстительность Мортона велика, и если из-за гипотетического влиятельного отца муж вряд ли причинит юноше физический вред, то может изрядно подпортить научную стезю. Впрочем, Вильем для меня — перевёрнутая страница. Я сама перевернула её, добровольно и осознанно.
Так ему будет лучше.
Вылечившись, я, пошатываясь от немыслимой слабости, ещё несколько дней не покидала комнаты, бездумно просиживая у окна часами. То и дело я видела Мортона и слуг внизу, но Вильема — ни разу, что ещё раз убедило меня в факте его отъезда.
Надо было отпустить эту историю. Раз и навсегда.
Я говорила себе это днём, мысленно твердила, просыпаясь ночами, порой по пять раз за ночь. Вот и сегодня тоже. Было около двух часов ночи, когда я села во влажной
