Три седьмицы до костра - Ефимия Летова

— Пойдем!

Я поднялась, украдкой отряхивая и расправляя юбку, сделала было шаг навстречу — и вдруг в дверном проеме появилась еще одна фигура. Темно-синее одеяние я увидела раньше, чем лицо его обладателя.

Глава 17

Узкое умное лицо, цепкий, холодный взгляд тёмных глаз, аккуратная чёрная борода, седые короткие волосы… привлекательное, запоминающееся лицо. Лицо из моих кошмаров.

Гериху Иститору могло быть около шестидесяти, но с такой же вероятностью и лет на десять больше — или меньше. Кожа достаточно гладкая, почти без морщин, и по лестнице он сбежал так же легко, как и Вилор, но руку, протянутую во властном, коротком жесте, в изобилии покрывали темные старческие пятна. Его голос, хриплый, негромкий, но глубокий, полный внутренней силы, проникал, казалось, под ребра и ухватывал сердце, уверенно, как опытный мясник.

— Вилор, я не договорил.

— Прошу прощения, Герих. Я не один. Моя спутница торопится…

— Доброго вечернего неба, лас, — бормочу я, комкая в руках платье.

Увидеть Инквизитора сейчас, здесь, так близко, буквально на расстоянии четырех локтей, было выше моих сил. Хотелось отвести взгляд, сбежать, выскочить за ворота и нестись, куда глаза глядят, не разбирая дороги. Впрочем, вероятно, сейчас он — один или с Вилором — вернется в дом, и тогда я смогу уйти, вот только найду ли я Саню в хитросплетении улиц, площадей и переулков…

Инквизитор делает шаг, еще больше сокращая расстояние между нами, словно потеряв какой-либо интерес к молодому служителю, а через мгновение его цепкая узкая рука ухватывает меня за подбородок, вынуждая приподнять лицо. Я сжимаю зубы и смотрю в глаза своему страху.

"Совершенно обычный человек, совершенно, совершенно обычный"

— Вы так торопитесь, юная ласса? — его улыбка расцвечивает лицо, совершенно так же, как и у Вилора, но глаза остаются внимательными и при этом непронициаемыми. — А я вот с удовольствием пообщался бы с человеком, ради которого мой дорогой племянник первый раз в жизни отказался от небольшого ужина в узком семейном кругу. Не откажите ли в небольшой малости присоединиться к нам?

— Тая, это не обязательно… — начинает Вилор, в нем чувствуется раздражение и легкая, словно едва заметная тревога — не основное блюдо, но приправа, меняющая вкус всего. Я колеблюсь недолго. Может быть, очень скоро мне придется пожалеть об этом решении, но, живя в деревне, постоянно имея дело со звериным народцем и неоднократно сопровождая отца на охоте, я усвоила простую истину: догоняют того, кто убегает.

— Конечно, лас. Мои дела подождут. Сочту за честь быть Вашей гостьей.

* * *

Внутри дом точно такой же, как и снаружи — благородный, простой и богатый. Сдержанные цвета: серый, синий, белый. Я никогда не была в таких больших домах, не видела каменных столов, никогда вообще не сидела за подобным столом — просто огромным, накрытым белой хлопковой вышитой скатертью, уставленным такой необыкновенно тонкой и хрупкой даже на вид посудой. Еда выглядела необыкновенно… красивой. Именно это слово пришло мне на ум — овощи разложены ломтик к ломтику, мясо и хлеб нарезаны тонкими овалами, словно это не еда, а натюрморт. Я не знала, как правильно это есть, как правильно взять в руки то, чем это можно есть, но еще с детства крепко уяснила, что молчать, смотреть и слушать — лучший путь в любой непонятной ситуации. Не есть же я сюда пришла, да мне кусок в горло не полезет!

Так что я ограничилась чашкой — они были совершенно одинаковые, одноцветные, безликие. Хотелось спрятаться, стать невидимой, незаметной — столько лет у меня прекрасно это получалось, но Инквизитор следил за мной, пристально, внимательно, предельно вежливо — и в то же время неотступно.

— Как Вас зовут?

— Вестая, лас.

— Отчего же вы ничего не едите?

— На площади продавалось столько вкусных вещей, лас, — я говорю робко и простодушно, я ведь такой и должна быть — скромная, простодушная, деревенская девчонка, оробевшая от непривычной обстановки. — Я не удержалась, так что боюсь, в меня не влезет теперь ни кусочка. Но у вас очень вкусный напиток, так согревает.

— Это ягодный отвар, ласса. Так почему же мой племянник решил нести за вас ответственность?

Неожиданно. Я спотыкаюсь на полуслове. И краем глаза выхватываю лицо Вилора. Он как раз очень ловко обращается к вилками, ложками и ножами, но я замечаю, как напрягается жилка на его шее. Вилору не нравится наш разговор. Что именно? Почему?

Я не знаю, но должна отвечать.

— Мне кажется, лас Виталит такой человек, который несет ответственность за каждого, попадающего в поле его зрения.

Служитель хмыкает.

— Где ты нашёл такую девочку, Вилор?

— Вестая живёт в деревне, где я сейчас служу.

— Или ты служишь в деревне, где она сейчас живёт… всего лишь другой порядок слов, а какая разница, а? Попробуйте вот это мясо, ласса. Уверяю, что ничего подобного вы никогда не пробовали. Как вам праздник?

Я отвечаю, точно иду по незнакомому болоту — неловкий шаг в сторону и упадёшь, по горло провалишься в едкую жижу. Он видит меня в первый раз в жизни, а ведёт себя так, словно… словно уже подозревает в чем-то. Где я родилась, какая у меня семья, чем планирую заниматься, что думают и говорят в деревне о служении Вилора. Вопросы перемежаются с предложениями обязательно попробовать "вон то изумительное блюдо" или небрежными замечаниями о погоде. Лас Иститор словно бы весел и смотрит прямо, но мне, пожалуй, было бы легче, окажись он мрачным зловещим старцем.

— Так лас Виталит ваш племянник? — я не могу уже выносить этих раздавливающих слов.

— О да, единственный сын моей дорогой сестры, — я вижу, как дёргается Вилор, как застывает его лицо, но не понимаю причину этого недовольства. — Как вы, должно быть, знаете, своих детей по правилам нашей веры я завести не могу, поэтому он для меня как сын.

— И поэтому лас продолжил ваше дело? — как бы я не растягивала напиток в кружке, он закончился, и чашку пришлось поставить на стол, открывая лицо. Почему же Вилор молчит и не вмешивается в этот разговор, больше напоминающий допрос. — Трудно не проникнуться идеалами и идеями веры, если они окружают тебя с самого рождения…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Любой мыслящий и заботящийся о человеческом благе рано или поздно приходит в нашу веру, ласса. Любой.

Я с трудом унимаю жаркую волну, поднимающуюся внутри, а ладони начинают зудеть.

Нет, нет, только не сейчас, не здесь. Я опускаю руки на