Эмили Хейнсворт - Второй шанс
— Я уволился.
Нажимаю кнопку отмены вызова и выключаю телефон. Так легче отсечь попытки людей поговорить с тобой, если нет сил слушать их противные голоса.
Сгребаю валяющуюся на полу одежду, запихиваю ее в шкаф и, закрыв дверцу, прислоняюсь к ней.
Так, по крайней мере, я не вижу эту чертову красно-белую толстовку и могу не думать о нем. Да как я — вернее, он — может продолжать играть в футбол? Возможно, его нога не так изувечена, в этом разница? Боль была такая, что… Меня так усердно накачивали наркотиками, что я даже не помню, какая была боль. Но в первый день, когда мне прописали физиотерапию, оказалось, что заново учиться ходить труднее, чем выполнить любую нагрузку, которую только мог изобрести мистер Рид.
Врачи сказали, что я вряд ли смогу играть. Вряд ли — значит: все, парень, твоя карьера окончена.
Вив была со мной в тот день. Она держала меня за руку, когда врач сказал мне об этом. Я сохранял присутствие духа до последнего и сломался, только когда все ушли и она осторожно легла рядом со мной на больничную койку. Вив гладила меня по голове. Волосы у меня были короткие и жесткие, и она сказала, что мне неплохо бы их немного отпустить. Потом она прислонилась щекой к моей щеке и тихонько сказала: «Да бог с ним, с футболом. У тебя есть я, а у меня ты».
Она оставалась рядом со мной, днем и ночью, и мы вместе наблюдали за тем, как жизнь катится под откос. В том месяце ушел отец. Мама превратилась в одержимого трудоголика. Команда не одержала без меня ни одной существенной победы. Но Вив была со мной.
Украденный у Нины альбом лежит на полу возле кровати. Я открываю его на той странице, где напечатана фотография с Красной королевой и королем, и провожу пальцем по прекрасному лицу Вив. Она улыбается, как настоящая королева. Когда я ушел из команды, она бросила свою группу поддержки. Думаю, она не понимала тогда, что, выбрав меня, растеряет всех подруг. Но… эта… фотография как бы возвращает ее на то место во Вселенной, где ей положено находиться.
Не знаю уж, была бы она счастливее, если бы жизнь сложилась так, как на этой картинке, или нет.
Около десяти часов желудок выводит меня из состояния полусна. Включаю айпод в надежде заглушить музыкой урчание в животе, но через некоторое время мне начинает казаться, что желудок переваривает сам себя, и я неохотно встаю и плетусь на кухню. В доме темно. Машины на подъездной дорожке нет. Мама или уснула в офисе, или засиделась допоздна за работой. В вазе с фруктами никаких сообщений не наблюдается.
Беру из шкафа коробку с зерновыми подушечками, но там за исключением пары засохших огрызков, сиротливо перекатывающихся по дну, ничего нет. Копаюсь в буфете и, не обнаружив ни крошки, перехожу к холодильнику. Наконец у задней стенки морозилки, за упакованной в целлофановый пакет с застежкой форелью, которую мы выловили еще с отцом, когда последний раз были на озере, мне удается найти пару промерзших сдобных вафель. Искать на упаковке срок годности бессмысленно — ясно, что он давно истек. Разогреваю желтые круглые вафли, пока они не становятся более или менее мягкими, обильно намазываю арахисовым маслом, которое, похоже, испортиться просто не может, и возвращаюсь в спальню.
На полпути, в гостиной, замечаю мерцающий на трубке беспроводного домашнего телефона сигнал автоответчика, свидетельствующий о наличии не прослушанных сообщений. Облизав испачканные арахисовым маслом пальцы, я нажимаю кнопку и слушаю запись, оставленную школьным секретарем по поводу моего отсутствия в школе, сообщение от моего бывшего начальника и два от отца. Их я стираю, не прослушав. Очистив список неотвеченных звонков, возвращаюсь в кухню и оставляю в вазе для мамы записку.
Мам.
Почувствовал себя плохо. В школу не ходил. Сейчас лучше. Завтра понадобится объяснительная для секретаря.
Кам
Забросив альбом под кровать, заваливаюсь спать. Простыни воняют немытым телом. Провалявшись весь день в джинсах, чувствую, что натер промежность. Раздеваюсь до трусов, взбиваю подушку, ложусь и даю себе слово не думать. Ни о Нине, ни о зеленом свечении, ни о футболе, ни даже о Вив — словом, обещаю выбросить из головы решительно все. Нахожу в памяти айпода композицию с мощной басовой партией и без слов.
Мне почти удается заснуть, но в этот момент басовая партия выбивается из ритма и становится подозрительно громкой. Меня это раздражает, потому что музыка хорошая, но вскоре басы, похоже, приходят в норму. Отворачиваюсь к стене, намереваясь на этот раз уснуть во что бы то ни стало, но какофония начинается снова. Поставив проигрыватель на паузу, прислушиваюсь.
Оказывается, неритмичные удары доносятся не из наушников, а откуда-то извне. Кто-то стучится в окно прямо у меня над головой. Стук повторяется в определенной последовательности: четыре удара, пауза, два удара, снова пауза, и снова три удара подряд.
Мне становится страшно. Эту систему использовали мы с Вив, если кому-то из нас нужно было оповестить другого о незапланированном приходе.
Вскочив с кровати, отодвигаю занавеску в сторону — и вижу за стеклом лицо Нины. Скованные страхом мышцы постепенно расслабляются, и я снова начинаю дышать.
Опять Нина. А мне так хотелось увидеть Вив, хоть это и противоречит здравому смыслу.
Отпускаю край простыни, который я, оказывается, все время судорожно сжимал в руке и чувствую, что испуг проходит, уступая место раздражению. Открываю окно.
— Что?
— Нужно поговорить. Пусти меня.
— Зачем тебе говорить со мной? Поговори с ним.
— Пожалуйста, пусти меня, — говорит Нина, закрывая глаза.
— Я не пускаю в окно тех, у кого нет хотя бы пары сигарет, — отвечаю я и тут же жалею о том, что сказал это, так как в памяти возникает лицо Вив, стоящей на месте Нины с двумя сигаретами во рту — для себя и для меня.
Нина, игнорируя мои слова, перелезает через подоконник, ловко спрыгивая на кровать как человек, прекрасно ориентирующийся в моей спальне. На ней высокие коричневые ботинки со шнуровкой и теплые колготки, не заметить которые я просто не могу, так как моя голова находится примерно на уровне ее ног.
— Ты не куришь, — говорит Нина, спрыгивая на пол и поправляя юбку.
— Серьезно? — иронично спрашиваю я, складывая на груди руки. — А что еще я не делаю?
Нина краснеет.
Я, не отрываясь, смотрю ей в глаза. Так я поступал с Вив, когда хотел доказать свое превосходство.
Нина долго не выдерживает — совсем как Вив.
— Боже… — начинает она и обрывает фразу на полуслове. — Ты совсем другой… Но иногда ты чертовски на него похож.
— У того парня мое лицо, — говорю я тихо, — но в остальном мы разные.
