Елена Хотулева - Сумерки памяти
— А на каком языке они говорили?
— Не знаю. Даже не могу предположить. Кажется это какая-то северная страна, хотя я могу и ошибаться. Итак, слушай.
Я живу с отцом и сестрой на каком-то хуторе прямо на окраине дремучего леса. На вид мне можно дать не более восемнадцати лет, я довольно красива, хотя эта красота производит впечатление какой-то неживой, будто бы пришедшей из другого мира. У меня большие серо-голубые глаза, длинные прямые волосы пшеничного цвета и, как мне кажется, чересчур изящная фигура для простой деревенской жительницы.
Одеваюсь я довольно-таки однообразно — за все то время, что я наблюдала за собой со стороны, мне ни разу не удалось увидеть, как я сменила наряд. Изо дня в день на мне надето одно и то же платье — длинная рубаха грубого полотна, обшитая по горлу незатейливой узорчатой тесьмой. Я никогда особенно не слежу за прической, а только изредка обвязываю голову трехцветной лентой, отчего становлюсь немного похожа на прибалтийскую крестьянку.
Судя по всему, хозяйство у нас не очень большое — я вижу только несколько коз, домашнюю птицу и какой-то амбар с соломенной крышей. Мне никак не удается рассмотреть помещения внутри дома, но отчего-то мне кажется, что пол в нем не деревянный, как мне было бы привычно видеть, а земляной, да и вообще все эти постройки поражают меня какой-то древней примитивностью…
Итак, мы живем втроем с отцом, который после смерти матери и нашей младшей сестры не чает в нас обеих души, и очень беспокоится о нашей судьбе. Он хочет, чтобы мы обе стали работящими добропорядочными женщинами, такими же, как была наша мать. Однако полностью всем его требованиям отвечает только моя сестра, которая, унаследовав от матери некий хозяйственный талант, все свои дни проводит в хлопотах по дому. Она постоянно что-то варит, моет, прибирает, проявляя при этом завидную расторопность, а я же, наоборот, являюсь ее неудачной противоположностью. Создается такое впечатление, что я вообще плохо понимаю, что происходит вокруг, чем порой вызываю негодование отца, который, пытаясь хоть как-то приучить меня к женскому труду, нередко говорит:
— Сестре помоги. Устает она одна.
В ответ на это я отрицательно мотаю головой и отвечаю:
— Пойду коз пасти. Там ветер, тишина, травы пахнут. А в доме и без меня все хорошо.
Наш дом стоит как бы на отшибе у самой окраины леса, но это отнюдь не означает, что мы сторонимся людей. Они часто приходят, общаются с нами, может быть, и мы иногда ходим к ним в гости. Но я не могу всего этого восстановить в памяти, поскольку там меня совершенно не интересуют ни эти люди, ни их разговоры, ни походы в соседние селения. Все мои мысли занимает совсем иная страсть…
Вообще, надо сказать, что до той местности, в которой мы живем, еще не успела дойти христианская вера, и мы исповедуем какую-то древнюю языческую религию, основанную на поклонении всевозможным лесным духам. Интересно, что этот лес для нас уже сам по себе является и божеством и философией одновременно. Так, например, если какой-нибудь человек спрашивает нас о том, как умерли наши мать и сестра, мы коротко отвечаем: «Их забрал лес», что, как ни странно является для всех окружающих вполне исчерпывающим ответом.
Этот дремучий загадочный лес постоянно манит меня своей колдовской силой, и время от времени, сидя за столом при тусклом свете сумерек, я высказываю вслух свои сокровенные мысли:
— Лес меня зовет. Я уйду. Там тишина. Мать и сестра довольны. Он их забрал и меня зовет.
Действительно, мы хорошо помним, как несколько лет назад мать решила пойти за ягодами, взяв с собой нашу младшую девятилетнюю сестру. Они ушли, взявшись за руки, по узкой заросшей травой тропинке, чтобы больше никогда не вернуться. Что уж там произошло на самом деле, так никто никогда и не узнал, хотя несколько дней люди ходили по лесной чаще и пытались найти хотя бы какие-нибудь следы наших исчезнувших родных. Отец до сих пор винит себя в том, что отпустил их одних в тот роковой день — день, в который по местным поверьям все лесные жители собираются на отдаленных полянах, чтобы водить хороводы. Он все еще тоскует по матери и очень боится потерять нас, а потому, слыша мои слова, резко отвечает:
— Останешься дома! Замуж пойдешь. Двоих потерял, тебя сберечь надо!
Я молча, опустив глаза, слушаю, однако внутренне не соглашаюсь с судьбой, которую он мне уготовил и, уходя на свой косогор, все время смотрю с тоской в сторону чернеющей хвойной громады и думаю: «Зовет меня лес. Зовет».
Сестра не понимает моей страсти. Она не умеет видеть того, что вижу я. И ей невдомек, что когда мы на поляне разводим костер и, нарядившись в пышные венки из душистых луговых трав, пляшем и водим хороводы, рядом с нами всегда танцует наша младшая сестра, такая же юная, как и в последний день ее жизни, а из глубины леса, стоя на едва различимой тропинке, смотрит на нас наша мать и машет рукой.
Я перестала рассказывать и спросила:
— Как ты думаешь, чем бы я занималась, уйдя жить в лес? Или это было только завуалированное желание смерти?
— Мне кажется, — сказал он после минутного раздумья, — что эти люди особенно не разделяли «смерть» и «реальный уход» в чащу этого леса. Скорее всего, ты хотела уйти туда и стать кем-то вроде колдуньи. Знаешь, этакой языческой жрицей лесных богов, умеющей гадать на рунах, собирающей травы и коренья, и слывущей у местных жителей не то человеком, не то лесным духом.
— Да, действительно! — удивилась я. — Я вспомнила сейчас, что в том лесу жила какая-то старуха, к которой под страхом страшного наказания нам запрещали приближаться. К ее хижине вела извилистая тропа, по которой изредка бегали девушки с соседних хуторов, чтобы раздобыть у нее какое-нибудь зелье или траву для счастливого исхода своих любовных свиданий. Должно быть, у этой-то старухи я и мечтала понабраться уму разуму и в будущем стать такой же как она служительницей древнего культа природы.
Он усмехнулся:
— Как видно, ты порастеряла за много сотен лет свою любовь к лесным массивам и сельским просторам. Все, что осталось у тебя с тех блаженных времен, так это ворожба на рунах, да и то, ты преуспела в ней гораздо меньше, чем скажем в гадании на картах.
— А может, у меня еще все впереди? — усмехнулась я. — Да и к тому же, лес действительно всю жизнь вызывал у меня какие-то суеверные чувства, так что кое-каким чертам пришла пора и в этой жизни проявиться.
— Итак, насколько я понимаю, в той жизни ты была несколько не от мира сего? — спросил он, вновь закуривая сигарету. — Видела мертвых, водила с ними хороводы…
