Вера Крыжановская - Нахэма
— Прощайте, матушка! Вы сделали мне много зла и причинили массу несчастий, благодаря своей жестокой гордости; тем не менее, я прощаю вам, так как вижу, что вы много страдали и что Господь жестоко наказал вас. Увидимся ли мы когда-нибудь? Это знает один Господь. С этой минуты моя жизнь и мое будущее зависит от моего спасителя. Молитесь за меня и не забывайте меня!
С конвульсивными рыданиями, Кунигунда обняла сына и покрыла его поцелуями. Но так как незнакомец напомнил, что нужно торопиться, а Вальтер хотел еще захватить с собой кое-какие вещи, она постаралась вернуть к себе свои обычные спокойствие и энергию.
— У меня вы не будете нуждаться в золоте, — заметил незнакомец.
— Благодарю вас! Но я все-таки предпочитаю взять с собой небольшую сумму, чтобы не быть вам потом в тягость, — ответил Вальтер.
— Делайте, как знаете! — сказал доктор с иронической улыбкой.
Немедленно же в чемодан уложили золото, драгоценности и немного белья. Вальтер простился с кормилицей и Каспаром. Затем, в сопровождении матери и двух верных слуг, он вышел на двор, где два скакуна нетерпеливо рыли копытом землю. Мать и сын обнялись в последний раз. Затем Кунигунда пожала руку незнакомцу, горячо поблагодарила его за великодушную помощь и умоляла его сказать ей свое имя, чтобы она могла весь остаток своей жизни молиться за него Богу. Последний порылся в карман и подал ей четырехугольный кусочек картона. Затем, вскочив в седло, он вскричал:
— Живее, мессир! Надо торопиться! Через час начнет светать.
Минуты через две оба всадника крупной рысью выехали из ворот и скоро скрылись в ночном сумраке.
Разбитая телом и душой Кунигунда, заливаясь горькими слезами, вернулась домой и заперлась в своей комнате. Ей хотелось остаться одной. Долго плакала Кунигунда и, наконец, вспомнила о карточке, данной ей незнакомцем. Она вынула ее, чтобы прочесть имя чудесного доктора. Но едва женщина поднесла карточку к свечке, как из ее груди вырвался хриплый и сдавленный крик, и она бессильно опустилась на пол. На черном фоне карточки был изображен красивый сидящий козел, с пылающим факелом между рогами, а над ним красовалась крупная надпись: «Мэтр Леонард». В те времена, когда так мудро практиковалось искусство разыскивать колдунов и проникать во все тайны магии, каждый ребенок знал, что это изображение сатаны, который под видом козла председательствует на шабашах и что на этих сборищах он известен был под прозвищем «мэтр Леонард».
Госпожа де Кюссенберг поняла, что больше не увидит сына, окончательно попавшего во власть адских сил. Когда она очнулась от обморока, ее первой заботой было сжечь дьявольскую карточку, которая могла погубить и ее, если ее найдут в доме. Затем, чувствуя себя нездоровой, она легла в постель. На следующий день явился превот для ареста Вальтера. Его, понятно, не нашли. Слуги же показали правду, а именно, что ночью приехал доктор, присланный уважаемым аббатом Эбергардтом, и увез с собой молодого господина, но куда и насколько времени — этого никто не знал. Дело на этом и остановилось. Вальтер исчез, а обвинять госпожу де Кюссенберг в сообщничестве с ним не хотели, тем более, что бедная женщина была очень больна. Болезнь Кунигунды продолжалась три недели, а выздоровление тянулось еще дольше, так как неуверенность в судьбе сына, о котором не было никаких известий, мучила больную. Когда пожилая женщина смогла встать с постели и силы ее достаточно окрепли, она объявила, что хочет удалиться в монастырь и принять пострижение, не доверив, однако, никому, что делает это с целью непрестанными молитвами избавить душу сына от вечного пламени.
* * *Вальтер и его спутник долго ехали, не обменявшись ни одним словом. Они так быстро скакали, что должны были быть уже довольно далеко от Фрейбурга, но дорога, по которой они ехали, была совершенно незнакома молодому человеку, Вальтер чувствовал себя хорошо. Рана на голове больше не горела, и даже быстрая езда не утомляла его. Ему только трудно было думать, и в его памяти образовался какой-то пробел.
С каким-то беспокойным любопытством, в котором он сам себе не мог отдать отчета. Вальтер исподтишка разглядывал своего спутника, молча ехавшего рядом с ним, с лицом, полузакрытым плащом.
— Не будет ли нескромностью с моей стороны, неизвестный друг и покровитель, если я вас спрошу, куда мы едем? — спросил, наконец, Вальтер.
— Мы едем к Нахэме!
При этом имени рыцарь вздрогнул и у него вырвался сдавленный крик. Он все вспомнил: и процесс необыкновенной статуи, жившей в своей восковой оболочке, и ее осуждение на костер. Разве Нахэма спасена? — взволнованным голосом вскричал Вальтер.
— Конечно, она жива и находится у меня. Еще сегодня вы увидите ее.
Видя, что его зловещий спутник снова впал в таинственное настроение, Вальтер тоже умолк и задумался о Нахэме — обожаемом существе, которое он скоро увидит. Но с пробуждением памяти в его уме ожила также дурная сцена — сцена ужасная и отвратительная, бросавшая дурную тень на Нахэму. С болезненной ясностью он вспомнил ту ночь, когда по приказанию суда и епископа, он должен был примириться с женой. С сердцем, полным желчи и тоски, думая только о костре, который на следующий день должен был пожрать чудесную восковую фигуру, он вошел в спальню. Филиппина уже лежала в кровати. Сам он подошел к окну, желая собраться с мыслями и найти несколько подходящих фраз, с которыми можно было бы обратиться к жене. Прижавшись лбом к стеклу, он задумался, смотря на усыпанное звездами небо. Сдавленный крик заставил его обернуться. Онемев от ужаса, он увидел Нахэму, которая склонилась к своей сопернице и сдавила ей горло своими тонкими и гибкими пальцами. Поняв, что здесь готово совершиться преступление, он бросился к кровати, чтобы помешать ему. Он не любил Филиппину, но вовсе не желал ее смерти. Совесть кричала ему, что он дурно поступал с ней. Он понял, что причиной всего сделанного его женой были ревность и любовь к нему. Ей было всего восемнадцать лет, и она была слишком молода, чтобы умереть такой страшной смертью. Он бросился к кровати и закричал:
— Остановись, Нахэма!
Когда же он схватил Нахэму за руку, то неизвестно откуда получил сильный удар в голову, от которого как сноп свалился на пол.
При последних проблесках сознания, он увидел Нахэму, окруженную красным дымом, испещренным искрами, исходящими из ее волос и придававшими пурпурный оттенок ее воздушной тунике. Затем он вспомнил, что у него еще была минута просветления, когда его поднимали. Он видел бледное и расстроенное лицо матери, а также тело Филиппины, все еще лежавшее на кровати с посиневшей шеей. Ночная туника ее была разорвана, а на лице застыло выражение немого ужаса. Еще более смутно он вспоминал, что слышал погребальное пение и чувствовал запах ладана. С дрожью в теле он сказал себе, что тогда, без сомнения, хоронили Филиппину. О! он был на верном пути в ад. Страсть, бушевавшая в нем, не имевшая ничего общего с прежней любовью к Леоноре Лебелинг, несомненно, была демоническим чувством. Страсть, овладевшая им, уничтожила его разум и волю, и привела его на путь, по которому он следовал в настоящую минуту.
