Волк Сафо - Сокол и горлица
Сырой морской ветер насквозь продувает зимний город, бросая в лицо холодные, острые капли дождя. Я бегу по мостовой во весь дух, размазывая по грязному лицу слезы. Внутри жжет, жжет в глазах, в груди. Мне страшно… Кьяра отбросила эту картину.
— Тетушка Доротея, подруга матери, взяла меня на воспитание. Своих детей у нее быть не могло, и она отдала всю свою любовь мне. Тогда она сама была шлюхой, мечтала скопить денег и открыть свое заведение, а потому каждый медяк был на счету. Но она вырастила меня, одела и накормила.
По ночам, когда зимний ветер свистит в щелях в полу, теплые руки обнимают и утешают. Я прижимаясь лбом к ладоням и успокаиваюсь. Когда-то так же обнимала мама. Только мама пахла ландышами, а от тетушки пахнет острыми южными специями. Она рассказывает на ночь сказки про сильных людей, которые ничего не боятся и побеждают зло.
— Когда мне было четырнадцать, и меня вовсю готовили к тому, чтобы начать торговать телом, в Мерес пришел корабль с севера. У них на борту среди матросов была молодая девчонка, отчаянно мечтавшая стать капитаном. Мы познакомились на набережной, когда я удила рыбу, удрав от тетушки, а она пускала по воде гальку.
Камень шлепает по воде, делает четыре скачка и тонет. Я поворачиваю голову и вижу ее. Грязные матросские штаны и блузка, кривой нож за кушаком. Длинные рыжие волосы развевает ветер, выбивая их из-под черного платка. Она, как ребенок закусив губу, хмурится, примеряясь к броску. В руке — голыш, совсем плоский, небольшой. Она размахивается и кидает его вперед. Голыш прыгает по воде и тонет после четвертого скачка. Брови хмурятся. Ей не нравится, что он упал так близко.
— Эй, ты мне всю рыбу распугаешь! — обиженно кричу я. У меня всего час свободного времени и удочка из тонкой хворостины. Я могу наловить краснобрюхов на ужин, штук шесть до того, как тетушка найдет меня здесь. У нее сегодня день рожденья, и мне хочется сделать ей вкусный ужин.
Рыжеволосая поворачивается и хмуро смотрит на меня. Потом лицо у нее вытягивается, она удивленно моргает и подходит ко мне, улыбаясь растрогано и нежно.
— Ты северянка?
— Мой отец — северянин, — я выпячиваю грудь. Мать всегда говорила, что нужно гордиться своим отцом, ведь он был великим воином.
— Тебе говорили, что у тебя глаза как янтарь? — она взъерошивает мне волосы, я отдергиваюсь, и она смеется. Потом тянет мне руку: — Меня зовут Равенна.
— А меня — Кьяра, — отвечаю я, пожимая мозолистую, шершавую, теплую ладонь.
— Я буду звать тебя Кира. Это северное имя, — серьезно кивает она.
Я смотрю в ее глаза и улыбаюсь. Они у нее кошачьи, зеленые во все лицо. И необыкновенно красивые. Я больше не злюсь, что она распугала краснобрюхов.
— Равенна не хотела, чтобы я становилась шлюхой. Она предложила мне заключить контракт с ее капитаном и наняться помощником кока на корабль. Мы плавали вместе около года, пока капитан не захватил корабль с торговцами и не сжег его, предав огню и мечу.
Я плачу, пытаясь убежать, выпрыгнуть за борт, деться куда угодно, лишь бы не видеть этого. Озверевшие от крови и похоти матросы насилуют женщин на палубе небольшого корабля, прикрепленного крючьями к нашему. Другие дорезают торговцев, умоляющих пощадить их, заклинающих всеми богами. Равенна изо всех сил сжимает меня, мертвой хваткой прижав мое лицо к своей груди, чтобы я не слышала воплей и отвратительных звуков стали, пронзающей плоть.
— Тихо, моя девочка, тихо. Они сейчас напьются крови и успокоятся.
— Я не хочу здесь быть! — кричу я, но голос звучит глухо и хрипло.
— Не будешь. Мы скоро поплывем домой. Не бойся! — она еще сильнее сжимает меня, и мне становится спокойнее. — Ничего не бойся. Я с тобой.
— Когда мы вернулись в Мерес, Равенна задействовала все свои связи, чтобы устроить меня к наемникам. В итоге согласились только Южные Танцоры. Они научили меня всему, а Равенна закончила мое образование, натаскав в грамоте. К твоему возрасту я уже смогла купить себе клочок земли и построить этот дом. Вот, собственно, и все.
Кьяра замолчала. Над головой качались травы, медленно ползли по синему небу обрывки белых облаков, застревая на горных пиках чуть дальше от нее. Хмель в голове шумел и бухал в висках, мысли ворочались медленно. Но она почувствовала себя гораздо лучше, чем раньше. Возможно, ей действительно нужно было все это кому-то рассказать.
Теплая рука дворянки накрыла ее ладонь, переплетая пальцы. Кьяра не отдернула руку. Она настолько устала бегать, настолько устала прятаться и сражаться с самой собой, что больше просто не могла. Больше Адель не сделала ничего, и Кьяра была ей за это благодарна.
— Ну а ты? — тихо спросила она.
— Я? — дворянка задумалась. — Да обо мне и рассказывать-то особо нечего. Мать умерла, когда я была совсем маленькой, отец завел себе любовниц и не слишком много внимания уделял своей законной дочери. — Она помолчала, потом едко проговорила: — Нет, он, конечно, любил приходить ко мне, когда бывал в настроении, и рассказывать о нашем роде, о наших предках. Он очень пекся о своем добром имени. Сделал громадное состояние. И завещал все это мне в полное владение после двадцатипятилетия. И теперь всякие отбросы вроде Элайяма или моих тетушек надеются его отобрать.
— Элам вроде бы говорил, что ты ему благоволишь, — заметила Кьяра. И поняла, что замерла, ожидая ответа. Внутри проснулась невероятная жалость к самой себе. До чего я дошла?
Адель помедлила.
— Из всех остальных, сватавшихся ко мне, он — самый молодой и симпатичный. И, возможно, при любых других обстоятельствах я бы купилась на всю эту историю с похищением. Но теперь я все знаю. — Она пожала плечами. Потом повернула голову и посмотрела на наемницу: — Правда за правду. Ты любишь Равенну?
Кьяра поняла, что пропала. Она для себя-то еще не разобралась в этом вопросе, а эта девочка требует ответа. Не просто требует. Краем глаза Кьяра видела, как гордо вздернулся подбородок дворянки. И что это за дурацкая привычка задирать нос по любому поводу? Благородные были слишком… Слишком. И она тоже благородная. У нее невероятное состояние, лучшие шелка, деликатесы, от которых ломится стол. Собственный садовник. А у меня? Сараюжка в горах, три грядки с зеленью и мороженая баранина. Ей снова вспомнились хищные зеленые глаза Равенны, ее губы, шепчущие: «Мы с тобой — одно». Это была неправда, как и все в ее проклятой жизни. Боги, вы слишком жестоки, когда дарите одним все, а другим — желание получить все.
— Да, — внутри что-то оборвалось. Кьяра почувствовала, как дрогнуло тонкое запястье дворянки в ее руке, и мысленно прокляла себя. — Я люблю Равенну. Она — вся моя жизнь.
