Черное пламя Раграна 2 (СИ) - Эльденберт Марина

— Ты правда меня ждал.

Я говорю это вслух, а он улыбается.

— Я ждал тебя, Аврора. Ты даже не представляешь, сколько я тебя ждал.

Это звучит так… сокровенно что ли, что на миг я просто теряю дар речи, а когда обретаю, мне не хочется нарушать эту музыку и наш танец словами. Поэтому я просто позволяю себе чувствовать прикосновения — ладонь к ладони, это слияние, которое начинается от наших пальцев, а продолжается в лежащей на моей талии руке, в каждом его ведущем шаге, в нашем дыхании, в самой глубине нас. Я не знаю, как оно продолжается в нем — но у меня на уровне сердца, рождается с каждым сильным ударом, набирая мощь, все ярче позволяя чувствовать это невероятное, ни с чем не сравнимое притяжение.

Музыка льется, а мне кажется, что мы танцуем под внутреннюю тишину. Под наше молчание, под аккомпанемент несказанных слов.

— Я так и не сказал тебе, какая ты красивая, — произносит он, глядя мне в глаза.

Мы уже пошли дальше, а у меня внутри все еще звучат его слова «Ты даже не представляешь, сколько я тебя ждал». Мне так отчаянно страшно, и так же безумно хочется нырнуть в них, окунуться с головой, уйти, как под воду, позволяя себе стать с ней единым целым. Не представляю, откуда сейчас берутся такие ассоциации, поэтому только облизываю пересохшие губы и отвечаю:

— Я по тебе скучала.

Вот это то, что стоило сказать сразу. Я ведь действительно по нему скучала, всем сердцем, всем своим существом. И пусть причина этому черное пламя, какой-то там дракон, да хоть кто угодно — самого факта это не отменяет. Как и не отменяет искр в его глазах и тягучего, обжигающе-мощного, растекающегося по радужке огня.

Который незамедлительно отзывается во мне: вспыхивает и расходится по телу, как по каждой прожилке дерева под дыханием дракона.

— Скажи это еще раз, Аврора, — произносит он. Хрипло и так низко, что во мне отдается его голос.

Мы продолжаем танцевать, Вайдхэн по-прежнему ведет меня по гостиной, и можно было бы смотреть, как в разных ракурсах сверкает фейерверками праздничный город за панорамными окнами, но я вижу только мужчину передо мной. Так, словно весь остальной мир просто выключили, у меня ощущение, что если бы его и правда выключили, если бы даже выключили мое зрение, я все равно видела бы его так же отчетливо, как сейчас.

— Я скучала по тебе, Бен, — тихо говорю я. Сама почему-то смущаюсь, но это смущение тут же проходит, когда в его глазах я читаю голод пополам с восхищением, и что-то еще, гораздо более сильное, чем то, что я только что мысленно озвучила для себя. Голод по мне — это само по себе звучит достаточно сильно, и я не успеваю подумать о том, что же может быть сильнее него. Сильнее этого желания, которое я впитываю в себя сквозь нашу непонятную связь, а следом ощущаю вполне физически, когда в танце невольно прижимаюсь к нему.

— Я тоже скучал по тебе, моя девочка, — произносит он. И произносит так, что я мигом понимаю, как это мое «скучала» звучит для него.

Его пальцы ложатся на мои скулы, а губы на мои губы — и все это настолько естественно, что стать его продолжением сейчас для меня просто жизненно необходимо.

На этот раз все совсем по-другому. Нежнее. И ярче — от медленных, осторожных ласк, пока он меня раздевает, до прикосновений мягкого густого ворса шегги, на который он меня опускает. От того, как перекатываются под кожей литые мышцы, когда я скольжу по ним пальцами, до собственных ощущений от его ласк. Мне кажется, я уже не совсем понимаю, где заканчиваются его чувства и начинаются мои, потому что еще до слияния — еще до того, как мы становимся единым целым — его полурычащие вздохи словно продолжаются в моей груди, а стоны, срывающиеся с моих губ, втекают в его, когда мы снова ударяемся друг о друга в таком желанном, таком яростном поцелуе.

Мир падает в бездну, переворачивается, а вспышки за окнами теряются в чернилах ночи, потому что вспышки перед глазами гораздо ярче. Гораздо сильнее, особенно сильная та, которая превращает наши тела в объятый пламенем сгусток удовольствия, а рассыпающиеся перед глазами искры взлетают к потолку с ало-черными язычками.

Я наблюдаю за тем, как они тают, все еще содрогаясь от накатывающих волн и ощущая внутри пульсацию, заставляющую сжиматься и чувствовать его наслаждение еще острее. Не помню, звала ли я его по имени, но, когда он меня освобождает и перекатывается на спину, притягивая меня к себе, я без малейших сомнений перетекаю следом за ним, кладу голову ему на плечо.

Смотрю ему в глаза и с трудом удерживаюсь от того, чтобы сказать еще много всяких безумных глупостей. А их действительно много, поэтому сейчас я просто прячу лицо у него на груди и слышу:

— Выходи за меня.

Черное пламя Раграна

— Что? — переспрашивает Аврора, изумленно распахивая глаза. Они у нее такие голубые, как высокое, раскаленное летнее небо. Смотреть бы в них бесконечно, и так же бесконечно теряться. Но надо что-то ответить.

— Страшно прозвучало? — Улыбка сама касается губ. Хотя лучше бы их касались ее губы. Рядом с этой женщиной всегда так: не напиться этой близостью, не надышаться ее присутствием.

— Нет. Неожиданно. Особенно после того, как…

Она закусывает губу, явно собираясь проглотить слова, которые мешают ей доверять ему.

Ну что тут скажешь? Он сам виноват. Слишком отвык от того, что маленькие храбрые сильные женщины тоже умеют чувствовать. Что им может быть больно. Что им стоит все объяснять, даже если объяснять не очень-то хочется, а если быть честным, не хочется от слова совсем. В любом случае, начинать с чего-то надо, и это что-то — откровенность. То, что им сейчас абсолютно не помешает.

— После того, как? Продолжай, Аврора.

Она молчит. Вздыхает, потом все-таки качает головой:

— Я не понимаю тебя, Бен.

Усмешка сама собой срывается с губ.

— С того дня, как я тебя встретил, я сам себя не понимаю.

Аврора снова кусает губы. Она их всегда кусает, когда сомневается, а еще — когда хочет промолчать. Скрыть свои чувства, но скрывать их у нее не очень-то получается. Он чувствует, сколько сомнений внутри нее, как в себе самом. У них горькие нотки, но еще более горькие — у незакрытой обиды, которая снова поднимается на поверхность, когда она думает, очевидно, о том, что он все это время молчал.

— Я должен был все тебе рассказать.

— Нет. Не должен был. Ты ничего мне не д… — Он прикладывает палец к ее губам, уже второй раз за вечер. Это прикосновение слишком провокационное, но в отличие от того, первого раза, сейчас в самом деле лучше поговорить. Он уже не в том возрасте, чтобы решать все проблемы сексом, да и, если честно, ни одну проблему еще не удавалось решить именно так.

— Мы уже перешагнули тот порог, когда никто никому ничего не должен, ты не находишь? — Приподнявшись на локте, он не стал убирать ладонь с ее талии, как будто это короткое прикосновение давало ему силу продолжить. На самом деле, так оно и было — ее близость давала силу. Ее отсутствие — отнимало, он давно не чувствовал себя настолько выжатым, настолько пустым, как в эти дни без нее. Вот только Авроре забыл об этом сказать. — Прости, что я сделал тебе больно. У меня слишком давно не было отношений. Я забыл, что такое нормально разговаривать, Аврора. Привык совершенно к другому…

Она поморщилась, и ему захотелось откусить себе язык. Да что ж за бред он несет сегодня? Начиная с той самой минуты, когда пришел в квартиру ее подруги и устроил всем гостям незабываемые впечатления.

— Не буду делать вид, что я жил отшельником, — продолжать сложно, особенно впервые за столько лет — настолько раскрываться перед женщиной. Но она, эта женщина, совершенно точно того стоит. — Но когда я сказал, что я ждал тебя, я не солгал. Рядом с тобой… — Нет, все-таки это действительно сложно. — Наверное, стоило попросить, чтобы эту речь мне написали.

Она приподнимает брови, а потом улыбается. Все шире, шире и шире, после чего с припухших губ срывается смешок, и Аврора начинает смеяться. Так, как умеет только она — как ребенок, беззастенчиво, искренне, откровенно.