Дарья Еремина - Суккуб
- Пиздуем. – Сказала Гриша. Мы вжались в стену. Я начала кашлять.
- Что это?
- Пошли. – Анатолий натянул ворот водолазки на нос и тряхнул головой.
По щекам текли слезы, в носу и горле першило. Еще полминуты назад мы бежали бы против течения толпы. Теперь людская река изменила направление.
Забежав за угол дома, я откинула голову на бетонную стену. В какой-то миг, вычислить который уже не представлялось возможным, мы оказались в центре войны. Настоящей, оглушительной, пахшей гарью и газом. Меня снимать после всего унюханного было нельзя. Но Анатолий знал и имел опыт несравненно больший, чем я. Вздрогнув от прикосновения, я открыла глаза. Мгновение передышки закончилось. Гриша, поплевав на салфетку, вытирала подтеки туши у меня на щеках.
- Может, у тебя еще и «Натуральная слеза» припасена? Если у меня глаза такие же, как у тебя...
- Угу...
- Готова? – Обернулся Анатолий. Я кивнула, поморщившись.
- На ближайших к зданию суда улицах Косовска Митровица разворачиваются боевые действия. Несколько сотен сербов, возмущенных осуществленным УМНИКами захватом...
Гриша заржала. Анатолий склонил голову. Я опустила глаза и начала тихо смеяться.
- Без истерик, Лида.
Я кивнула, пытаясь продышаться. Уже совсем рассвело, но светлее будто и не стало.
Комментируя происходящее, я выключала микрофон, чтобы высморкаться и прокашляться. Да, я сказала, что миротворцы были вынуждены применить слезоточивый газ против манифестантов. Но вряд ли кому-то было интересно, что корреспондент тоже нанюхалась его вдоволь. В какой-то момент мы опустились на корточки и перебрались за чью-то машину. Я молилась, чтобы она не взорвалась и не привлекла внимания ни одной из сторон, пока мы за ней прятались. Я молилась. Впервые в жизни...
И казалось, что это никогда не кончится...
- Они резиновыми пулями отстреливаются. – Шмыгнул носом Анатолий.
- И взрывы пуховые, и огонь нарисованный и гранаты игрушечные... – Качнула я головой.
- Просто, скажи это.
Мы поднялись. Я вздохнула, пытаясь проморгать глаза.
Живы будем – не помрем... Сама хотела, Лида.
3. Сентябрь 2008 г.
Я сидела в открытом кафе на крыше отеля и просматривала почту. Гриша сидела напротив, попивая кофе и посматривая по сторонам. В скайпе, гуглтоке и аське мигали сообщения. В эти утренние часы, когда солнце только-только показалось над горизонтом, я могла посвятить полчасика трепу.
Писали друзья. Писали поклонники. Кто-то просил о встрече. Кто-то на встрече настаивал. Вежливо и мило отбрехиваясь, я смотрела на мигающее сообщение от Марка. Вздохнув, открыла.
Он писал всю неделю, кидая фразы утром, вечером, ночью. Каждый раз, когда не мог удержать себя от того, чтобы не написать. Он скучал. Об этом не стоило и упоминать. Я сдерживала себя, чтобы не написать, что тоже скучаю.
Когда я доползла до последнего сообщения, появилось новое: Я знаю, что ты тут.
Я улыбнулась: Привет.
Марк написал: Возьми трубку. Я хочу услышать твой голос.
Я качнула головой: Не надо. Не нужно. Не сейчас.
Марк написал: Приезжай домой. Пожалуйста. Или скажи, наконец, где ты. В каком городе? В каком отеле?
Я вздохнула: Я скоро приеду. Скоро. Залечу в Самару и к тебе.
Марк написал: Я смотрю рекламу Данон. Прямо сейчас. Она говорит: И пусть весь мир подождет. Как это звучит в твоих устах?
Я поморщилась: Я приеду. Перестань ныть.
Марк написал: Ты потрясающе получилась на обложке Максима...
Я снова качаю головой: Не злись. Это всего лишь журнал.
Марк написал: На нем написано: самый продаваемый...
Я сжимаю зубы: Я отключаюсь. Пока.
Марк написал: Я не ною. Не уходи.
Марк написал: Не уходи!
Марк написал: Лида!
Я закрываю окно сообщения и поднимаю взгляд к Грише. Она пьет кофе.
Марк посылает файл. Я принимаю. Открываю. Это газетная вырезка. Заголовок: «Трагедия в самарской семье. Девочка-подросток осталась на попечении бабушки и дедушки». Я ударяю кулаком по клавиатуре и начинаю реветь... Сволочь...
На столе рядом с ноутом лежит коммуникатор. Я готова разнести всю кафешку, но зажимаю кулаки между колен и тихо плачу. На экране высвечивается звонок: Марк. Сжав челюсти, я поднимаю трубку.
- Какой же ты гад. Какая же ты сволочь. Зачем ты это сделал? Зачем?
На другом конце повисла тишина. Потом его голос прорезался сквозь километры:
- Лида, я, просто, пытаюсь понять тебя. Чтобы помочь.
- Пошел ты в жопу со своей помощью, урод! – Крикнула я в трубку, глотая слезы.
Я нажала отбой и начала колотить коммуникатором об стол. Гриша наблюдала за девайсом у меня в руке, не меняясь в лице. Когда откуда-то справа послышался щелчок фотокамеры, ее мгновенно снесло.
Это ее работа. Никто не увидит фотографии, где Лида беснуется, колотя свой телефон. Вытерев сопли, я уткнулась подбородком в кулак. На экране застыла мамина свадебная фотография, снабжавшая газетную вырезку. Какая же она красивая. Немыслимо красивая. Мама...
4.
Мне было двенадцать. В тот год пришли первые месячные, но не первые признаки сексуальности.
Я пришла домой из школы. Отчим сидел в комнате и смотрел телевизор. Он работал сутки через двое и в тот день отдыхал. Пройдя в комнату, я собиралась сделать уроки, чтобы вечером потусить во дворе.
Этот человек, ставший мужем мамы, был мне глубоко безразличен. Он существовал как прокладка между нами, и внимания с моей стороны не удостаивался. Мама была потрясающе красивой женщиной. Самой красивой на свете. Она была драгоценностью, наградой, призом за первое место в марафоне жизни. Я представить себе не могла, что отчим может желать кого-то, кроме нее. Это было немыслимо.
Когда я села за письменный стол и принялась за геометрию, он встал в проеме двери. Я услышала или почувствовала, но реагировать на него не собиралась. Через какое-то время он подошел к столу и начал наблюдать за тем, как я черчу решение задачи. Когда дотронулся до волос, я лишь одернула голову. Когда сжал кулак на хвосте и потянул назад – испугалась.
Он не пил. Только курил. Его прогорклый язык оказался у меня во рту в тот момент, когда я закричала. Оттолкнувшись ногами от ножки стола, я покатилась на кресле к окну. Резко. Он повалился на меня, потеряв равновесие. Я вскочила, сшибая его окончательно с ног, но сама полетела на пол. Он держал за лодыжку.
Тогда было тихо. Очень тихо. Все происходило в такой неестественной тишине, что только потом я обратила внимание на это. Сотни раз потом, тысячи раз потом – когда вспоминала. Врезав пяткой в глаз, я поднялась на карачки. Ватные ноги не слушались. Я хотела добежать до ванной и закрыться там до прихода мамы. Только об этом и думала. Закрыться в ванной. До прихода мамы.
