Чуж чуженин - Ксения Скворцова
Сердито запыхтев, княжна, налегая на палку, ускорила шаг и обогнала помытчика. Тот лишь хмыкнул себе под нос. Всё ему было нипочём.
Но дорога и зной сделали своё дело и поумерили пыл княжны. Вскоре опять заболели ноги и, подобно вчерашнему дню, им снова пришлось часто останавливаться. Правда, Нелюб больше ничего не говорил Мстише. На каждом привале он сразу находил себе занятие: отправлялся за водой, собирал ягоды или орехи, заставлял ленивого Бердяя летать, а иногда молча доставал нож и принимался неторопливо вырезать на Мстишином посохе узоры.
Вспыльчивая, но отходчивая Мстислава тяготилась тишиной, поэтому, перебарывая гордость, потихоньку завела разговор с помытчиком. Она уже поняла, что Нелюб был из тех, перед которыми, как смеясь, говаривал тата, хвостом не повертишь, поэтому старалась не повторять своей ошибки. Девушка расспрашивала зазимца о том, откуда он так хорошо знал дорогу, где добывал кречетов и почему возвращается с одной лишь птицей. Нелюб поначалу отвечал неохотно, словно подозревая, что за Мстишиным любопытством стояла какая-то корысть, но постепенно разговорился, и так княжне удалось кое-что разузнать о своём спутнике.
Оказалось, что Нелюб с малых лет полесовал и исходил земли близлежащих княжеств вдоль и поперёк, чувствуя себя лучше под открытым небом, чем в стенах дома. Занимался разным, добывал для князя бобров в зеремянах, излавливал и объезжал диких лошадей. Но потом к нему в руки попал сокол-розмыт, и, намучившись вдоволь и всё же сумев выносить его, Нелюб, оставив ловчий путь, сделался помытчиком.
Он рассказывал Мстише о том, как выслеживал седбища по неприступным берегам широких рек, как карабкался по скалистым распадкам и песчаным обрывам. Сутками подстерегал птиц, расставив понцы и лёжа в высокой траве или топком болоте, заживо съедаемый гнусом и мошкой. Как взбирался на исполинские сосны и седмицами мок под дождём, как ловил доверчивых голубей для кутни, в которую потом сумел добыть двух дикомытов, нынче отправленных князю с Хортом. Как тревожился о том, сможет ли воевода доставить птиц в добром здоровье, и как не мог дождаться возвращения в Зазимье, чтобы взяться за их вынашивание.
Голос Нелюба поначалу звучал буднично, но чем дальше, тем сильнее он увлекался. Рассказывая о своём ремесле и путешествиях, зазимец оживлялся, и внутри него точно загорался какой-то потаённый свет, преображавший доселе безучастное лицо. Князь Всеслав сам был страстным ловцом, и Мстиша, желая поддержать беседу, вспомнила о том, как отец ходил на вепря и лося и что особенное удовольствие ему доставляло брать медведя и окладывать волков.
Но то ли зазимцу не понравилось упоминание медынского князя, то ли не по душе была медвежья травля, только он точно остыл. Взгляд Нелюба погас, и он надолго замолчал, а на все расспросы пытающейся вновь разговорить его княжны отвечал блёклым голосом.
Мстиша с досадой попробовала повернуть беседу обратно на птиц, справилась о Бердяе, но помытчик откликался скупо, вполсилы, словно мысли его витали уже совсем в другом месте. Всё же Мстислава добилась от него, что Бердяя Нелюб когда-то добыл птенцом из гнезда и долго отучивал от ужасного крика, которым питомец встречал всякое его появление, принимая похитителя за родителя. Бердяй оказался челигом, что невысоко ценились в княжеской соколятне, поэтому Нелюб оставил птицу себе.
Мстиша не смогла сдержать улыбки. Неужели вечно сердитый Бердяй почитает Нелюба за родного отца?
Однако хорошего расположения духа зазимца было уже не вернуть. Он снова сделался замкнутым, а Мстислава всё сильнее уставала, поэтому остаток пути был проделан в молчании. И всё же день прошёл легче и словно быстрее. Перед закатом путешественники нашли укромное место для становища, и Мстиша обессилено повалилась на землю.
— Скоро непогоде быть, — хмуро сказал Нелюб, закончив разгружать лошадь. — Солнце в тучу садится.
Мстислава вопросительно взглянула на него снизу вверх.
— Надо идти к деревне. Вот-вот начнутся обложные дожди, а одежонка на тебе совсем хилая.
— Какая на Векше была, — надула губы Мстислава, но Нелюб не преминул заметить:
— Что ж ты, служанке наряд покрепче справить не смогла? Снова недосуг было о людях своих подумать? Сама-то набрала тряпья полны короба, небось.
— Опять ты за старое? — вскочила Мстиша. — Меня костерить взялся?
— А ты сама посмотри, кому хуже сделала. Заботилась бы о своей Векше, разве нынче мёрзла бы? Ладно, — махнул рукой Нелюб, доставая из торбы топор, — лучше, чем языком трепать, похлёбку сварим. Я покуда за дровами пойду, а ты утку ощипи.
Мстислава отчаянно вздёрнула голову.
— Я… я не умею!
— Да, вроде, невелика наука, — недоумённо свёл брови Нелюб.
Он пожал плечами и углубился в лес, оставив княжну наедине с безжизненно свесившей с камня голову птицей.
Мстислава боязливо протянула руку к восковым перепончатым лапам, но тут же брезгливо отдёрнула её. От утки омерзительно несло тиной, и Мстиша не знала, с какой стороны подойти к ней. Наконец, перебарывая подкатывающую тошноту, она гадливо, двумя пальцами ухватилась за перо и дёрнула. Жёсткое перо осталось на месте, а тушка с глухим стуком шмякнулась на землю.
Мстиша отскочила, в отчаянии прижимая руки к груди. Она не могла заставить себя прикоснуться к утке. В таком положении девушку и нашёл вернувшийся с охапкой хвороста и дров Нелюб. Он только покачал головой. Наладив костёр и подвесив котелок с водой, зазимец уселся возле огня и сам принялся за дело, пока Мстиша, сжавшись в комок, с ужасом и отвращением наблюдала за его действиями. От запаха сырой плоти и крови, звука ломающихся костей и рвущихся жил подступила дурнота.
Очистив и разделав опалённую тушку, Нелюб угостил Бердяя внутренностями и неощипанным крылышком. Помытчик положил порубленные куски в воду и добавил горсть крупы и бурые корешки, что успел набрать в лесу.
— Схожу сполоснусь, а ты за варевом присмотри, — сказал он, испытующе глядя на Мстишу.
Девушка только слабо кивнула. Она любила вкусную еду, но никогда прежде не задумывалась о том, что её приготовление может оказаться таким малоприятным занятием. Оно пришлось ей совсем не по душе, но ещё хуже было ощущать собственную бесполезность.
Отлучка Нелюба вышла недолгой. Вернувшись с реки, помытчик развесил у огня мокрые порты. Он переоделся в другие, не менее поношенные, но всё же чистые. Неизменная грубая рубаха, кажется, была у него единственной — зазимец выстирал её, но сушил прямо на себе. Он зачесал влажные волосы назад, открыв высокий, неожиданно красивый лоб.
— Ну
