Огонь для Проклятого (СИ) - Субботина Айя
Начинается все с почетного выхода гигантов в центр специально подготовленной для этого площади. Обнаженные по пояс, разукрашенные яркой краской, они выбегают из толпы и оглашают морозный воздух яростным воплем. Каждый из них ничего не ел с самого вечера, а пил лишь чистую воду.
Такой обычай.
Воины должны подойти к играм чистыми и обновленными, с открытым разумом и ясным взором. Для этого все время с вечера они проводят в молитвах и мыслях о предках, а чтобы все остались в равных условиях — до последнего остаются под крышей одного дома.
Традиции традициями, но бывали случаи, когда участникам тайно пытались передавать какую бы то ни было снедь. Да и в складках одежды проносили, чтобы потом украдкой поправить силы. Теперь с этим строго. И если кто-то будет уличен в нечестной игре — это сразу позор не только для гиганта, но и для всего его клана.
— Как идет торговля? — спрашиваю Турина, чей гигант только что выбежал из толпы. Огромный воин с такими руками, что, кажется, может прямо ими крушить столетние деревья.
Брат, как и все ярлы, чьи воины принимают участие в играх, удобно устроился в кресле с высокой спинкой прямо по правую руку от меня. Разумеется, это не случайное место, я заранее распорядилась, чтобы мы сидели рядом. И наверняка он это понимает, но вида не подает, даже если и испытывает какое-то неудобство.
— Молитвами предков, — ухмыляется Турин, — мы расторгуемся за пару дней. Ты хорошо все подготовила, сестра. И не подумай, что я подлизываюсь.
— И в мыслях не было, — возвращаю ему улыбку. Сейчас мне даже немного стыдно, что подозреваю его в желании каким-то образом испортить праздник. Брат выглядит расслабленным и абсолютно довольным происходящим. Кажется, даже морщины немного разгладились. Хотя в глазах все равно застыла какая-то невыносимая невысказанная усталость. — А твой амулет, он сохранился?
Вместо ответа Турин вытаскивает из-за отороченной мехом куртки вязь амулетов и показывает мне один из них. Это ограненный лазурный горный хрусталь, заключенный в серебряные оковы, на которых красуются древние письмена силы.
Тянусь и аккуратно касаюсь прохладной гладкой поверхности камня.
— Я до сих пор помню, как ты катал меня на своих плечах, когда его выиграл.
— А ты чуть не повыдирала мне все волосы, так боялась высоты, — громким шепотом произносит брат и заговорщически мне подмигивает.
— А ты даже не поморщился, — говорю с самым искренним теплом.
Это наша с ним большая тайна. Потому что я действительно жутко испугалась, когда он после победы в первом дне игр Гигантов с легкостью закинул меня на свои плечи и прошелся кругом почета мимо всех собравшихся и приветствующих его гостей. А я улыбалась и с остервенением цеплялась в его роскошную густую шевелюру. Цеплялась так сильно, что порядочные клочки волос потом остались в скрюченных пальцах. Но никто так никогда и не узнал о моей трусости. Потому что негоже наследнице древнего рода бояться высоты.
Иногда мне кажется, что я должна была родиться много южнее, в землях с гораздо более мягким климатом. Я очень люблю свою страну, люблю ее снега и даже бури, но я слишком слаба, чтобы быть ее достойной дочерью.
Слишком слабая, слишком пугливая, много всяких других «слишком», что не присущи настоящим северным женщинам.
— Я слышал, чернокнижник вернулся, — неожиданно поднимает тему Турин. — Это правда?
Хотя, почему неожиданно? Если бы не ярмарка, возвращение Кела стало бы первой и самой обсуждаемой новостью.
— Правда. Но, как вернулся, так и отбыл. Для него двери Лесной Гавани отныне закрыты.
— Ты прогнала его? — в голосе брата слышится удивление.
— Да. Он позволил себе слишком многое. Нарушил закон гостеприимства.
Удивляюсь собственному холодному безразличию в голосе. Вот и хорошо, вот и правильно, так и сама поверю, что этот человек давно мне не нужен. Да и никогда не был нужен.
— Ты сильно повзрослела, сестра, — со странной задумчивостью говорит Турин. — Уверен, со временем из тебя получится отличный ярл.
Наш дальнейший разговор прерывается протяжным звуком горна, который возвещает о начале игр.
И если взоры всех собравшихся направлены на самих гигантов, то я в большей степени наблюдаю за обычными людьми. Наблюдаю за тем, как зрители с готовностью приветствуют гигантов, как громогласно вторят их победам и как не менее громогласно свистят в след тем, кто оказался слаб и сошел с дистанции. Наблюдаю за напряженными лицами, за всплеском эмоций, когда тот или иной гигант справляется или не справляется с поставленной задачей.
Полностью и бесповоротно убеждаюсь, что, если бы Белой ярмарки не существовало, ее бы следовало придумать. Даже Турин ожил и к концу игр уже стоит на ногах и во все горло горланит своему гиганту то слова поддержки, то дает советы, то просто матерится на чем свет стоит. Сейчас, когда он полностью отпустил себя и не обращает внимания, как выглядит со стороны, я отмечаю, что сил в нем все еще много. И энергии много. Просто на людях, даже при мне, он не позволяет себе раскрыться.
И эта черта тоже присуща многим северянам. Для чужих мы всегда в себе, всегда в своих мыслях, в суровых размышлениях. Дома, среди родных, эта маска слетает. И то не всегда. Мы не привыкли проявлять свои эмоции на людях. Если, конечно, это не ярость битвы.
Позволяю себе небольшую улыбку. Мне нравится видеть брата таким живым. И пусть морщины на его лице никуда не исчезли, а затаенная в глазах усталость не истаяла, мне все равно нравится эта его перемена.
Сейчас он по-настоящему живой. И если немного отвлечься, то можно подумать, что нет никаких халларнов с их стальными огнедышащими драконами, что Север живет, как и прежде.
Всем нам нужно выплеснуть свои эмоции. Кому-то в состязаниях, а кому-то простым наблюдателем.
К сожалению, в последнем испытании, где гиганты бросали на дальность большие камни, гигант Турина проиграл. Ему не хватило совсем чуть-чуть, немного удачи. Потому что практически всю игру он провел в исключительном лидерстве, но в самом начале метания неудачно подвернул кисть — и уже не смог пользоваться ею в полной мере.
— Эх! — Турин с досадой садится обратно в кресло и тянется за застоявшейся чаркой пива. Делает единственный глоток, морщится, и отставляет чарку обратно на стол. — Кажется, наши молитвы предкам были недостаточно истовыми.
— Зато послушай, как люди приветствуют твоего гиганта, — говорю я.
И действительно, когда тот поднимает руки, чтобы поблагодарить собравшихся, толпа отвечает ему слитным уханьем и завываниями.
— Амулет Гиганта — большая заслуга и огромная честь, но признание людьми многократно ценнее, — продолжаю я.
Турин будто неосознанно касается пальцами собственного амулета, усмехается, искоса глядя на меня.
— Я был прав, когда отказался от бремени власти в твою пользу, сестренка. Дадут предки, через год, на новой ярмарке, мы утрем нос всем этим молокососам.
— Обязательно утрете, — нисколько не сомневаюсь я. — У твоего гиганта столько сил, что хватит ни на одни год. Только будьте осторожны. Все.
— Осторожность? — лыбится во всю бородатую физиономию. — В своем ли ты уме, сестра? Неужто на Большом перу пред ликом всех своих предков мы будем блеять, что убоялись лишний раз сходить в лес или к берегу лесной речушки.
— Не острословь, братец, — хмурюсь на его слова. — Ты знаешь, о чем я. Смерть от старости в теплой постели — вовсе не то, к чему я тебя призываю.
— Шучу, прости, — миролюбиво поднимает руки Турин. — Поверь, ни я, никто из моих людей к предкам на пир не торопится. Всему свое время. И наше уж точно еще не пришло.
— Хорошо. Ты слишком дорог для меня. И мне нужна твоя помощь. Еще долго будет нужна.
Кажется, он хочет что-то сказать в ответ, но отграничивается лишь легким кивком, а потом у меня уже нет времени продолжить беседу, потому что течение праздника требует наградить победителя первого дня игр Гигантов. И я с огромным удовольствием это делаю, водружая на шею могучего воина амулет из лазурного горного хрусталя.
