Ольга Смирнова - Намеренное зло
«Я не просил!» — взвился мысленно волшебник и вскочил с места.
— Мама! Я читаю! Я… прости, пожалуйста, я… давай, я ужин сделаю, а?
И тут взгляд матери упал на его ботинки и приклеился к ним.
— Матвей. Это что такое? Это как понимать? Ты почему обут?
— Ммм… мама, я спешил.
— Куда?
С ответом Матвей затруднился — ведь спешил наверняка, раз не переобулся, а куда… читать, наверное. По крайней мере, ему сейчас так казалось. Голова вдруг сделалась абсолютно пустая, ударь по ней — загудит, как колокол. Матвей никак не мог вспомнить, чего же хотел полчаса назад. Он старательно морщил лоб, перебирал варианты, и чем больше затягивалась пауза, тем больше Матвей впадал в уныние по поводу собственной неспособности вспомнить. Наверное, все-таки дело в книге, решил он, когда молчать стало уже неприлично. Хотя эта самая книга разом потеряла львиную долю притягательности на фоне маминого строгого взгляда.
— Книгу хотел прочитать, — произнес Матвей несколько неуверенно после длинной паузы, в течение которой его мать, выпрямившись, точно ей палку в одно место засунули, сверлила непослушного сына подозрительным взглядом.
— Читать? — спросила она еле слышно. — Нет, ты совсем как отец. Это просто невозможно. Неужели мои гены оказались слабыми? Этого не может быть.
Матвей тут же подумал про отца. Слабого, как утверждала мать. Корней, так его звали, умер давно, когда мальчику было пять с небольшим. Несчастный случай — на голову упал кирпич. Отца Матвей помнил смутно, в памяти всплывала его смущенная улыбка и нежелание заступаться за сына перед матерью, которая растила его идеальным.
И Матвей послушно рос идеальным — быстро развивался, рано начал разговаривать, редко капризничал и плакал, был послушным и спокойным. Мать нарадоваться не могла, всем рассказывала, что ее ребенок почти что гений, будущий Великий, прочила ему блистательную карьеру, несмотря на подпортившие наследие гены отца, слабака и неудачника. Корней жил, как получалось, и умер так же — нелепо и в высшей степени глупо. Иногда Матвею хотелось спросить, в лоб, агрессивно, даже не спросить, а проорать, тряся мать за плечи так, чтобы голова отвалилась — ты какого демона меня рожала от неудачника? Неужели не видела?
— Матвей. Я с тобой разговариваю. — Теперь в голосе матери зазвучала обида. Матвей вынырнул из своих мыслей, которые, как вши, прыгали в голове, только не снаружи, а внутри, и не было никакой возможности вычленить что-нибудь разумное, когда мать смотрела так, будто он самое большое и невыносимое разочарование в ее жизни.
— Да, мама, — сказал он, стараясь изгнать обреченность из тона. — Я тебя внимательно слушаю.
— Так отвечай на вопрос!
— Ты не задавала вопроса, — парировал Матвей и вроде бы душой не покривил, но лицо матери вытянулось. Он зачастил: — Прости, наверное, я прослушал. Прости, пожалуйста. Можешь еще раз повторить?
В такие минуты Матвей вновь становился маленьким мальчиком, смысл жизни которого — угодить. Добиться материнской любви, которая хотя и должна быть безусловной, заложенной природой в любой женщине, и щедро изливаться на дитя, но на деле выходила весьма дорогой, на вес золота.
И даже то, чтобы он был идеальным ребенком, не спасало.
— Я хочу знать, почему ты все еще обут? Почему ты не ценишь мой труд настолько, что позволяешь себе пачкать ковры, которые я чищу каждую неделю? Почему плюешь на мои усилия содержать дом в чистоте? Когда я дала тебе повод для столь вопиющего неуважения?
Матвей наклонился, чтобы развязать шнурки на ботинках. Чувствовал он себя преотвратно — виноватым, беспомощным перед материнским справедливым осуждением.
— Я все уберу сам, мама. У меня сегодня выходной. И ужин приготовлю, не волнуйся. Ты только скажи, чего хочешь.
— Хорошо. Но учти — я проверю.
С этими словами мать развернулась и вышла. Матвей некоторое время стоял на месте, глядя в одну точку, затем, словно его вдруг ударило током, встряхнулся, скинул ботинки и швырнул в угол. С ненавистью посмотрел на них, словно они были виноваты во всех его бедах. В том, что он слишком похож на отца. В том, что матери, видимо, не дано пережить это разочарование.
Матвею всегда хотелось сотворить что-нибудь невозможное, великое, что-нибудь, что вырвет, выцарапает, выдерет у его матери восхищенный вздох, но, увы, он подозревал, что подобных вещей не существует в природе. И на небесах, и под землей.
Да и волшебством, как оказалось, он обделён. Середнячок, так уж вышло. Зато ума палата, но от ума этого, помноженного на потрясающую неуверенность в себе, одно горе выходило.
Матвей схватился за голову и опустился на стул. Словно насмехаясь, на его страдания с обложки книги смотрел главный герой, которому было море по колено, небо по плечу, а боги в родственники набивались, и тому подобное. Волшебник смахнул книгу со стола. Полегчало. Тогда он не поленился поднять книгу, открыть окно и вышвырнуть ее на улицу. Он проводил её взглядом до самой земли, радуясь тому, как ветер рвет страницы. Вслед за книгой в окно отправились ботинки, и Матвею стало ещё лучше. Он выдохнул и опять плюхнулся на стул.
Некая, почти незнакомая удовлетворенность собой была подпорчена странным, едва заметным, но раздражающе монотонным гулом в ушах. Матвей сначала помотал головой, затем потряс ею основательно; открыл и закрыл рот. Огляделся, не прячется ли где мать и поковырялся в ушах. Гул не проходил. И вновь вернулось ощущение, что за ним кто-то наблюдает. Никогда бы Матвей не назвал себя параноиком, но сейчас был готов последнюю рубашку прозакладывать, что на него кто-то смотрит. Оценивает, выискивает слабые места.
«Дурак, — сказал он наблюдателю мысленно, — нет у меня слабых мест, потому что я — сплошное слабое место. И смотреть на меня — потеря времени».
Но чувство не проходило, наоборот, усилилось.
«Это всего лишь мое воображение, — внушал себе Матвей, — сейчас пройдет. Надо только не обращать на это внимания».
С тех пор, как Матвею приснился тот кошмар в кошмаре, ничего ужасного более не происходило, и волшебник малодушно решил, что обошлось. Миновала беда, скользнули мимо огорчения. Или кто-то неизвестный нашел другой, более подходящий объект для издевательств и проклятий. И не нужно ничего выяснять, рассказывать посторонним, что с ним произошло. Для очистки совести Матвей, правда, попробовал заклинание применить одно — на выявление наложенного проклятия. Тщательно подготовился, зазубрил наизусть слова, скороговорки бухтел для улучшения качества произношения, но… то ли проклятия не было, то ли у Матвея сил не хватило, но ничего обнаружить не удалось. Неделю он жил спокойно, и вот, пожалуйте…
