Завещание фараона (СИ) - Митюгина Ольга

Нефертити прищурила глаза и всем телом подалась вперёд, в упор глядя на Бела.

— А я сказала, ты сделаешь это, — тихо произнесла она тем тоном, что холодил кровь у её подчинённых — ибо показывал, что перед тобой не человек, и уж, тем более, не женщина — перед тобой царица.

Но финикийский царь этого, разумеется, не знал.

Он с возмущением заговорил:

— Послушай, девочка! Ты слишком много на себя берёшь! Неужели ты думаешь, что я, старый, опытный человек, пойду на поводу у девчонки? Ты ошибаешься! Твоё дело — сидеть и прясть, а не вмешиваться в политику, женщина! Муж слишком распустил тебя. И я не побоюсь какой-то пигалицы!

Нефертити резко поднялась. Глаза её метали молнии.

Вперив в Бела горящий взор, она бросила ему в лицо:

— Это Египет слишком распустил Финикию! Жалкое пятнышко рядом с великим колоссом! Уж не думаешь ли ты — если ты умный человек, как говоришь, — что мы спустим тебе такие слова?.. Не забывай — я царица Египта! Перед нами всегда пресмыкалась твоя страна презренных рабов, а передо мной трепещет полмира! Греция считается со мной. А во главе её стоят Атриды, и, ты знаешь, они строптивы!

Насмешливо кидая в лицо Белу такие слова, Нефертити всё выше поднимала голову, презрительно глядя на него — и видя, как всё больше меняется в лице финикийский царь. Он никак не ожидал такой силы от этой «девочки», никак не думал, что эта прекрасная женщина может быть такой страшной. В её глазах плясали сейчас искры, что горят в глазах хищной львицы, завидевшей добычу — и она напомнила ему её отца, фараона Аменхотепа III.

Тот же взгляд, та же манера приказа.

А он-то надеялся, что при фараоне-мечтателе Аменхотепе IV, который вверил дела жене-«пигалице», Египет потеряет свою мощь и Финикии удастся выйти из зависимости.

Похоже, он ошибался…

— А если я не соглашусь? — всё же отважился рискнуть Бел.

Царица лишь презрительно усмехнулась, глядя на него сверху вниз. Насмешка и уверенность были в её глазах.

— Что ж. Попробуй! Но что ты скажешь, когда Египет двинет на Финикию свои колесницы? Финикия исчезнет с лица земли, а вместо неё ещё на несколько сотен схенов протянется Египет. И всё!..

— А твой муж? Война — дело мужчин. Если он не согласится… Он не отдаст такой приказ!

— Кто? Аменхотеп? — женщина искренне рассмеялась.

Такой звонкий, серебристый смех…

А вот тон, которым она заговорила вновь — очень даже жёсткий.

— Аменхотеп делает только то, что говорю я! Он слишком занят своей религией, поисками истинного бога, чтобы уделять время политическим вопросам. Да и, к тому же… — Нефертити усмехнулась. — Он ведь, хоть и мечтатель, отнюдь не дурак. Он понимает, что эта война выгодна Египту. Мало того, что она принесет нам новые земли и богатства, она прославит его имя в народе, придаст ему веса в глазах жрецов и вельмож, даст возможность устранить от двора противников его реформ, дав им почётную должность военачальников… И если Аменхотеп не поймёт этого сам, я найду способ объяснить ему, не оскорбив его гордость. Что-что, а это я прекрасно умею!

— Греция поможет мне! — в отчаянии вскричал Бел.

— Греция? Поможет?.. — Нефертити вновь не удержалась от презрительного смеха. — А зачем?! — швырнула она в лицо финикийскому царю. — Атрид Агамемнон вовсе не заинтересован в Финикии, единственной сопернице Эллады на море. Скорее, он поможет Египту… устроив морскую блокаду Тира.

Царь тяжело дышал. Лоб его в свете солнца, падавшего с террасы, блестел от испарины.

— Ну, хорошо, — пробормотал он. — Пусть Эллада не поможет мне, но я не уверен, что она станет помогать и вам, несмотря на твои громкие заявления. У Агамемнона самого сейчас хлопот полон рот с персами и хеттами, что тревожат восточные полисы греков. Но в чём я не сомневаюсь, а вот ты упускаешь из виду — то, что война с Финикией — морская война. Вы не сможете противостоять нашим кораблям на ваших неповоротливых лоханках!

Нефертити с притворным сожалением покачала головой — и серьги мелодично зазвенели в такт этому движению, словно смеялись над незадачливым правителем маленькой страны.

— Это ты, Бел, упускаешь из виду, что война с Египтом — война на суше. Сильнейший диктует условия. А лучше египетских воинов нет никого в Ойкумене! И очень быстро Финикии не станет.

— Тир — это остров! Вы не сможете его взять ни приступом, ни осадой! Мы разрушим перешеек, а наши корабли всегда будут снабжать жителей едой и водой!

Нефертити только поцокала языком.

— Ах, вы разрушите перешеек! Как будто сложно построить новый. В нашем распоряжении камни и песок всего материка, а лес для укрепления дамбы растёт вокруг в изобилии. И я бы не советовала тебе рисковать, Бел… После таких трудовых подвигов наши солдаты от твоей столицы даже обломков не оставят[2].

Бел скрипнул зубами.

— Пусть так. Пусть ты возьмёшь Тир. Но наши колонии?! Это огромная сила! Они рассеяны по всему свету! Как ты завоюешь их?!

Царица только покачала головой.

— А я и не буду стараться, — спокойно ответила она. — Как только мы завоюем Финикию, ваши колонии лишатся своей опоры и постепенно придут в упадок. Они сами с поклоном придут к нам — или попросятся под защиту греческого флота.

Бел долго молчал.

С террасы задувал свежий ветер, вздымая воздушную накидку Нефертити и играя прядями пушистых волос царицы.

Кричали чайки над морем.

— Хорошо, — наконец мёртвыми губами прошептал царь. — Сегодня же я вышлю войска с приказом начальникам портов не выпускать корабли в море. Они отправятся через час. Тир закроется тотчас же. Сидона приказ достигнет в час пополудни, Библа — в четыре, а Арвада — к шести вечера. Ты довольна, солнцеподобная?

— О да, царь, — мгновенно вновь превращаясь в кроткую и почтительную красавицу, промолвила Нефертити. Она подарила Белу очаровательную улыбку — и только в глубине чёрных миндалевидных глаз таились лукавые насмешливые искорки. — Я благодарю тебя от всего сердца. Египет очень обязан Финикии. Мы выплатим вам ту сумму, которую я пообещала. Пусть это хотя бы немного окупит те убытки, что вынуждена будет понести твоя страна.

— Не нужно благодарности, — сам не свой, пробормотал Бел, тяжело поднимаясь. — Полагаю, переговоры утомили тебя, о царица. Ты устала? Иди. Тебе приготовлена трапеза и ложе. Всё будет так, как ты хочешь.

— Я знала, что мы поймём друг друга, царь, — с лукавой улыбкой произнесла Нефертити, ничуть не смутившись — и склонилась в поклоне на персидский манер, скрестив на груди руки.

Серьги в её ушах вновь мелодично, насмешливо зазвенели.

Ровно через час из Тира выдвинулась через мол на восточную дорогу конная колонна солдат. Они двигались через Сидон и Библ к Арваду — с приказом блокировать порты страны. В Библ они должны были попасть к четырём часам пополудни, и ровно в четыре пополудни Мена и Агниппа должны были подняться на борт торговой униеры, чтобы отплыть в Афины.

Всё предстояло решить минутам…

[1] Тяжёлый золотой талант равнялся 50,4 кг. Иными словами, Нефертити обещает Белу чуть больше десяти тонн золота.

[2] Именно так спустя много веков был взят Тир войсками Александра Македонского.

Часть 1. Глава 9. День отплытия

В Библе задувало с самого утра. Пасмурное небо хмурилось, и море под порывами свежего юго-восточного ветра было неспокойно — однако не настолько, чтобы купцы могли задуматься об отсрочке путешествий. Им, бывалым мореходам, приходилось выдерживать и более серьёзную непогоду, в том числе и океанские штормы[1], так что лёгкое волнение никого не смущало.

Под пирсом, выложенным серым камнем, глухо ворочались и плескали бездонные чёрные волны, веющие холодом, с белой рваной бахромой пены.

Около полудня корабль уже известного нам купца начал принимать товары на борт. За эти пять дней его привели в порядок в доках: заменили пришедшие в негодность части, почистили дно и заново просмолили. Сейчас шла погрузка, и униера, ещё полуразобранная, лениво покачивалась у пирса, то и дело зарываясь острым носом в высокую волну, удерживаемая толстыми просмолёнными канатами у причала.