Миледи и притворщик (СИ) - Ванина Антонина

А это оказался тот самый брат девочки-плясуньи, которому так нужны деньги на обучение, что его семья не прочь продать родную дочь в бордель.

Я подошла к поручням и увидела, как его узкая длинная лодка раскачивается внизу у борта теплохода, а юноша с суровым видом тянется ко мне кончиком весла, на конце которого примотана моя купюра.

– Забери свои деньги, северная госпожа. Моя семья хоть и бедна, но живёт честно и не потерпит подачек.

На миг я опешила от такого заявления, но быстро собралась с мыслями и ответила.

– Эти деньги я дала не тебе, а твоей сестре. Не тебе ими распоряжаться.

– Ты позоришь мою сестру. Зачем ты дала ей эту бумажку? Что она сделала для тебя?

– Очень красиво танцевала. А ещё позировала на фотокамеру. И я заплатила ей столько, сколько посчитала нужным.

– Моя семья не нуждается в милостыне. А моя сестра, если и будет зарабатывать деньги, то только честным трудом.

– Где? В весёлом квартале?

– Она должна исполнить свой долг перед семьёй.

Тут я не выдержала и высказала этому зарвавшемуся юнцу всё, что накипело:

– Долг? И в чём он состоит? Раздвигать ноги перед каждым мужланом? Заражаться нехорошими болезнями и заражать ими других? От безысходности пить вино без меры и умереть молодой? Этого ты желаешь для своей сестры? Только такую жертву готов от неё принять? И как, не встанут тебе поперёк горла бордельные деньги, когда начнёшь грызть гранит науки? А когда станешь учёным и уважаемым человеком, сам не перестанешь себя уважать? Ведь цена твоей учёности – боль и страдания родной сестры.

Юноша взмахнул веслом и ударил им о воду. Купюра поплыла по реке, а он злобно кинул мне:

– Вы, северные варвары, не смеете нас учить долгу и чести. Вы здесь чужаки и не можете диктовать нам, как жить и как чувствовать. Возвращайтесь на свой стылый материк со своими железками, дикари.

Тут мой запас сарпальских слов иссяк. Онемев, я смотрела, как удаляется лодка с юношей, а проплывающие мимо рыбаки кидаются в воду, лишь бы доплыть до аконийской купюры и схватить её.

– Не переживайте, – решил подбодрить меня Рин Реншу. – Эти люди живут совсем не так, как вы привыкли. Никто здесь не считает работу в веселом квартале постыдной. Если сестра того юноши готова пойти в весёлый квартал, лишь бы получить деньги для его обучения, её будут уважать соседи, её жертвой будут восхищаться. А в весёлом квартале у неё может появиться поклонник, который выкупит её и женится на ней. А если не будет поклонника, то она сможет заработать себе приданое, и потом её обязательно возьмёт в жёны хороший человек.

Я внимательно слушала Рина Реншу и потом спросила:

– Вы сами-то в это верите?

– В Чахучане ходит много историй об искусницах, их красоте, танцах, о богатых поклонниках и историях любви.

– Так ведь это всё сказки для юных дурочек, чтобы им не было так страшно идти в весёлый квартал зарабатывать деньги для семьи. Вам-то, мужчинам, в это верить необязательно.

Пароход двинулся с места, унося нас на юг. Я сидела на койке в своей каюте и не могла прийти в себя. Почти сутки я жила с полной уверенностью, что сделала доброе дело, что спасла невинное создание от грязи и похоти. Но всё перевернулось. Никого я не спасла, из омута разврата не вытащила. Та девочка отправится в бордель, потому что её семья так решила. Им не деньги нужны, им просто хочется избавиться от лишнего рта. В былые годы при прежней власти, наверное, убили бы её в младенчестве, чтобы налог не платить, а теперь просто продают как скотину для похотливых самцов. Жестокие, бездушные люди…

Я бы так и страдала от навалившейся меланхолии в одиночестве, если бы не Леонар. Он постучался в мою каюту и с порога спросил:

– Так что там с тобой случилось на палубе?

И я рассказала. Про вчерашний вечер, про девочку, про бордель и её брата. Вышло скомкано и невнятно, потому Леонар заключил:

– Ясно. Я знаю, что тебе поможет привести мысли в порядок.

И он исчез, чтобы вернуться вновь, но с двумя стаканами красного вермута.

– Даже не спрашивай, где я это достал. Просто поверь, это именно то, что тебе сейчас нужно.

– Если после нашего знакомства в баре ты думаешь, что я всегда пью стаканами…

– Я ничего не думаю. Держи.

Пришлось принять стакан. Аромат полыни, смешанный с лёгкими нотками мяты, не особо вдохновлял на возлияние, тем более в жару, но воспоминания о юном наглеце в лодке не располагали к хорошему настроению. В общем, я не удержалась и сделала первый глоток. До чего же приторная гадость. Просто травяной сироп. Зато неприятные ощущения вмиг отшибают дурные мысли. Надо же, а ведь и вправду действует.

Леонар присел на койку рядом со мной и спросил:

– Твоё эмансипированное эго сегодня было безжалостно растоптано?

– Что бы ты в этом понимал?

– Наверное, ничего, ты права. Зато я могу дать тебе совет. Хороший корреспондент должен фиксировать события, а не влиять на них. Это как кинохроника – снимай всё что видишь и не мешай естественному ходу событий.

– То есть, мне надо было просто молчать и смотреть, как двенадцатилетнюю девочку отдают в бордель?

– Я ничего такого не предлагаю. Но, знаешь, если не можешь изменить ситуацию, стоит изменить своё отношение к ней. Звучит как тост. Выпьем?

Без всякого энтузиазма я чокнулась с Леонаром и сделала глоток. Всё-таки красный вермут явно не мой напиток.

– И всё равно, я могла бы изменить ситуацию, просто не сумела придумать хитрый ход. Наверное, нужно было действовать тоньше.

– Успокойся, ничем и никому ты помочь не могла. Помнишь, что вчера рассказывали вояки про пожар в городе? Одни сарпальцы не помогают без спроса, чтобы не оскорбить соседей, а другие не просят помощи, чтобы не потерять лицо. Тут царят другие нравы, про милосердие здесь мало кто слышал.

– Это неправильно, – оставалось с горечью заметить мне.

– А тот парень в лодке считает, что это ты ведёшь себя неправильно. Ты же уязвила его гордость теми деньгами, может, даже на честь посягнула, кто этих сарпальцев разберёт. Так что забудь, у тебя не было ни малейшего шанса помочь той девочке. Её судьба предопределена всеми сарпальскими богами и общественными устоями. А твоя – нет.

Это точно. Вся моя жизнь – это борьба против предопределённости. Против родителей с их стереотипами, будто удел женщины – это семья, против узколобых редакторов фотоагентств, которые искренне считают, что женщина не может быть профессиональным фотографом. А ещё против директора целлюлозного завода, который решил, будто я не умею считать деньги и меня можно надуть с арендой, против графа Гардельского с его дурацкой женитьбой. Да мало ли я совершала поступков вопреки? Назло – тоже не мало. И в этом моя беда, я знаю.

Вместе с удручающими мыслями на меня навалилась тоска. А для того, чтобы вырвать из груди колотящуюся в венах хандру, сгодится даже вермут.

– Эмеран, а ты сама веришь в судьбу? – внезапно спросил Леонар, но я лишь неопределённо качнула головой, не в силах унять давящую боль в висках. – Всё в этой жизни ведь случается не просто так. Например, наша с тобой встреча в баре. Помнишь, ты так не хотела уделить мне даже пару минут своего драгоценного времени, а потом оказалось, что ты знакома с моим фотокорреспондентом, даже смогла заменить его. И вот уже три дня мы вместе, сначала в одном номере, теперь на одном пароходе. Выходит, нет смысла бежать от судьбы, да?

Я повернула голову, а Леонар смотрел на меня так трепетно, так призывно, почти как когда-то в баре. Да, вот он, тот соблазнитель, чей портрет я так хотела снять, но забыла…

– О чём ты? – спросила я, пытаясь унять учащённое дыхание.

– Ты так прекрасна, Эмеран.

Его взгляд завороженно скользил по моим губам, а затем опустился на грудь. Мне стало ещё трудней дышать. Внутри будто разлилась горячая и тягучая карамель. Ладони вспотели. Кровь застучала в висках.

А его руки уже скользили по моим плечам и опускались всё ниже и ниже. Объятия сковывали меня словно цепи. Ещё мгновение, и его губы припадут к моей шее. А моё сердце точно выпрыгнет из груди.