ЛВ 2 (СИ) - Звездная Елена

Помолчал Аедан, да и спросил:

— Как такое возможно?

— Ты про цветок? — уточнила я.

Аспид в ответ так посмотрел, что сразу стало ясно — не про цветок.

— Про то, как Заратарн в Гиблом яру оказался? — догадалась я.

Кивнул.

— Так ведьмак, — я поднялась, потянулась, тело после сна разминая. — Ведьмак, он по грани между нечистью и нежитью ходит, он и провел. А то, что покинул чародей лес зараженный, это тоже ясно и понятно — силен маг, и в правду силен. Порталом ноги унес.

Поглядев на мои утренние ужимки снизу вверх, потому как сидел, аспид произнес:

— Ты, хозяйка лесная, как в себя придешь, мне понадобишься. Ты и леший.

Расчесывая пряди пальцами, удивленно на аспидушку поглядела — ну я то понятно, и леший понятно, а сразу вместе то зачем.

На вопрос удивленный, аспид ответил не сразу — сначала поднялся, потом шею размял, спал видать неудобно, оно и понятно — нечего в лесу спать, лишь опосля произнес:

— Двух пойманных ведуний опознать следует. Я целью ставил уничтожить ту, что была прежней хозяйкой твоего лешего.

И руки у меня тут опустились.

Постояла я, на аспида глядя и грустно и растерянно, затем тихо ответила:

— Не нужно лешего звать. Не нужно…

Аспид посмотрел непонятливо-недоуменно, да и спросил:

— От чего так?

Я на аспидушку поглядела, протянула ладонь, за руку его взяла, да и топнула по земле, тропу заповедную открывая.

Вышли на скалистом берегу, в шаге от моих владений, и то риск был большой, знала я это, но что в лесу скажу, то леший завсегда услышать может, а я того не хотела.

Махнула рукой приветливо водяному, показавшемуся в стремительном течении реки, отпустила ладонь чешуйчатую аспида, и присев на крутом бережку, тихо объяснила:

— Так уж в Заповедных лесах повелось, что леший и ведунья рука об руку действуют, да оба своим мирам принадлежат лишь частично, лесу — тоже частично, а вот себе обоим… полностью.

Аедан слушал внимательно, но рядом не сел, стоять остался.

Может и к лучшему, такое то не скажешь, в глаза собеседнику глядя. И я, взирая на стремнину, так же тихо добавила:

— Леший да лесная ведунья не просто пара, они друг другу и друзья верные, и соратники надежные, и… супруги, Лесной Силушкой обрученные.

— Любовники, — зло усмехнулся аспид.

Глянула на него укоризненно, и поправила:

— Любящие.

Помолчав, добавила:

— Понимающие друг друга с полуслова. Доверяющие. Знающие. Ценящие. Уважающие. Да есть одно «но» — в этой паре леший сильнее любит. Леший — защитник. Леший бережет. Леший заботится. Оно знаешь как, аспидушка, иной мужик к бабе больной своей и не подойдет, а вот леший не отойдет. Он рядом будет завсегда. На него и положиться, и опереться можно. Он и роды примет, и хворую лечить будет, и увечную не бросит, а коли сможет — на себя все увечья примет, собой расплатится.

Вздохнула, и сообщила совсем едва слышно:

— Ко мне мой леший увечным пришел. Умирать он ко мне пришел, аспидушка. А теперь сопоставь, с тем, что уж сказала, и сделай выводы.

Медленно Аедан рядом на скалистый выступ опустился, тихо спросил:

— В верности его сомневаешься?

Резко голову повернув, взглянула с гневом нескрываемым, да с желанием стукнуть чем-нибудь да поувесистее!

— За него я боюсь, аспид! — воскликнула раздраженно. — За него, понимаешь? Она то уже мертвая, ей все равно, а он живой! Всего себя ей отдал, до капли последней, а все равно живой, и ненавидит он себя за то, что сам жив остался, а ее не уберег! А знаешь как это тяжело, жить, и ненавидеть себя за каждый прожитый день?

И я отвернулась, вновь на реку уставившись.

Потом сказала тихо:

— А знаешь, я не хочу, чтобы ты знал. Не хочу, чтобы узнал. Ведь сама знаю, каково это, и не хочу, чтобы тебе было так же больно.

Помолчал аспид, а затем вдруг молвил:

— От того в каждый бой вмешиваешься?

Глянула искоса на аспида и мрачно уведомила:

— Вмешивалась, вмешиваюсь и вмешиваться буду.

Усмехнулся криво и спросил:

— И как тогда воевать прикажешь?

— Без жертв! — я была категорична в этом вопросе.

Снова усмехнулся аспид, да и протянул с намеком:

— Не разбив яйцо, омлета не сделаешь…

— А ничего, еще остаются иные варианты — сварить вкрутую, испечь в золе, съесть сырым. Видишь, аспидушка, было бы желание, вот тока было бы желание — и все получится.

И я поднялась с теплого камня, на Гиблый яр взглянула, аки на территорию подведомственную, и сказала:

— Ну, что у нас далее по плану-то?

Поднялся и Аедан следом, на яр поглядел, опосля на меня, да и спросил:

— Куда лешего сошлем на момент уничтожения ведуний?

Призадумалась я, и пришлось признать:

— А в этом вот на тебя уповаю, аспидушка. Тут дело такое — меня лешинька раскусит запросто, любую ложь ощутит. Так что…

— Понял, разберусь, — решил аспид.

Руку мне подал, видать решив, что уйдем тем же путем что и пришли, да как бы не так.

— Увы, отсюда тропу открыть не получится, — призналась я, и бодро зашагала по скалам вниз, к лесу.

Хорошее это было утро. Яркое, светлое, солнцем пронизанное, светом пропитанное, теплом напоенное. Красота да и только!

Как в мой Заповедный зашли, я тогда уже тропу к избушке своей и открыла, но без клюки тяжело то было, оно ж кому будет легко ногой по земле топать со всей дури, однако клюка оставалась у лешего и клюка лешему была нужнее.

А мне сейчас нужон был черт.

Вот больше всего мне сейчас ну очень нужен был черт. И, главное, имелся такой — что бы леший не говорил, а того несчастного, что с пиру кикиморы к себе уволокли, так и держали в плену эротическом, так что я догадывалась, что черт ради своего спасения пойдет на все.

Так оно и вышло.

Как только у кикимор появилась, черт рванул с болот прямо ко мне с воплями:

— Спаси, избавительница! Чести лишают! Силы мужеской! Гордости человеческой!

— Ой, ну уж не переигрывай, с каких это пор у тебя гордость-то человеческая?

Черт понял, что переборщил, постягивал с себя кувшинки, коими кикиморы все тело его поизукрасили, кикиморы тоже женщины, они завсегда красоту любят, подошел, глянул исподлобья и вопросил басовито:

— Чего надобно?

Надобна мне была сущая мелочь — найти ведьмака в Выборге и сунуть ему поганку в руки. Ту поганку я споро в золотой зачаровала, да и черту передала.

Черт взял, иллюзию монаха макушко-бритого на себя накинул, поправил пояс, и вопросил:

— На словах шось передавать надобно?

— Не-а, — я глянула на болото, там грустные кикиморы сидели, понуро так, печально, я бы даже сказала — одиноко.

И тут черт, в образе монаха-странника, взял да и спросил шепотом:

— А позвернуться-то потом можно будет, а?

И взгляд такой просительный.

Стало ясно, от чего леший его из лесу сразу не выпроводил — черт, похоже, сам уходить не хотел.

— Ты ж кричал «Спаси, избавительница!», — напомнила поганцу.

Мук совести черти не ведали, но шмыгнув носом, который и в иллюзии человеческой был весьма велик и широк, черт нехотя признался:

— Это я так, чтобы любили больше, и для репутации…

М-да. Слов нету, окромя ругательных, но глянув на кикимор, я решила черту подыграть и ответила громко и грозно:

— А как с делом завершишь, сюда и возвернешься для пущего искупления преступления!

Кикиморы пригорюнившиеся на кочках, мгновенно оживились.

— Избави Боже! — верещал черт. — За что жестокость то такая, госпожа ведьма?!

А потом тихохонько:

— Мигом обернусь.

Сказал, окутался дымом с запахом серы, да и исчез с места.

Мы все с кикиморами натужно закашлялись — не, ну никакой совести у адовой братии, это же ужас какой-то.

Опосля я лешего позвала. Верный друг явился тут же, суровый, сосредоточенный, тоже делами болотниц со болотниками обеспокоенный. Так что начал без приветствий.