Сердце дракона (СИ) - Каминская Лана

Хейм сплюнул на землю. 

— Взмахнули бы уже давно, но пацан всё испортил. Не будь он сыночком Стендена, никто и слушать не стал бы. Но раз такое дело... А ну как приведёт нам сейчас пиявочника, а мы парня закопали? Прикинь, какой ор подымется. Разболтает папаше — таракану мигом голову открутят. А таракан открутит нам. Такая вот чехарда...

— Верно говоришь, — согласился с приятелем Брасс. — И откуда ты такой умный выискался?

— Наблюдательный просто. — Хейм повёл бровями. — Чем дольше Эларан в замке околачивается, тем нам лучше. Мы ждём, этот полудохлый совсем выдыхается, время идёт — всё работает на нас. Хотя... если на чистоту, то по мне так пусть пацан вообще не является. Лучше бы вместо командирского сынка в гарнизон наша уродинка вернулась. Помнишь? По которой таракан вздыхал? 

Брасс и не думал забывать. О Рики из караульных не забыл никто: больно понурый вид стал у командира на городской стене, слишком часты стали его необоснованные вспышки гнева и реже появления на людях. Всё охотнее Швидоу закрывался у себя и гремел бутылками, а потом срывался на первом попавшемся под горячую руку новобранце, приказывал того выпороть, снова запирался у себя и выходил только к вечеру весь обросший и неухоженный. 

Но Рики никто не осуждал. Все понимали, что на её месте от Швидоу сбежала бы любая. Однако в глубине душе каждый хотел, чтобы девчонка вернулась и жизнь при гарнизоне стала прежней. 

— Едут! — прикрикнул Брасс, заслышав топот копыт и завидев лошадь. — Только это не лекарь, — пробормотал он, прищурившись. 

Хейм вытянул шею. 

— Это Нольвен, — выпалил он, а по телу сразу пробежал холодок. — Нашёл, кого приволочь. Он бы ещё отца позвал, гаденыш этакий! Хватай метлу, — бросил он Брассу, — да живо убери солому за кадки! Увидит Нольвен, что во дворе беспорядок, конец нам всем. А я — за тараканом. 

Хейм спешил, перескакивая за раз через три ступеньки. Даже стучать не стал, сразу толкнул от себя дверь и влетел в комнату капитана, заставив того вскочить со стула и засуетиться, переворачивая угольные наброски картинкой вниз. 

— Ты! — выдохнул Швидоу и чуть не покраснел от гнева. — Да как ты смел?! 

— Капитан, — задыхался Хейм. — Там... внизу... Нольвен. Вместе с Элараном. 

Швидоу вмиг побледнел. Забыл про простенькие изображения милой сердцу девчушки, дёрнул пряжку на поясе, проверяя крепко ли тот затянут, и выскочил на лестницу, а затем и на улицу. Успел вовремя — советник лорда Стернса как раз заезжал во двор. 

Громко ударяя копытами, лошадь никак не могла остановиться: бесилась и дёргалась, пока Гверн не наклонился вперёд и не похлопал заботливо ту по морде. 

— Тихо-тихо, — успокаивал он животное, измотавшееся на многочисленных поворотах и узких улочках Торренхолла. И как только лошадь присмирела, а Эларан спрыгнул на землю, деловито спросил: — Что здесь у вас? Где раненый? 

— Я отведу, — вызвался мальчишка, опередив вытянувшихся по струнке Швидоу и Хейма, а вместе с ними и Брасса. 

До брошенного на солому Далена отмерили шагов двадцать. Вид мертвеца в окровавленных одеждах, со слипшимися волосами и перемазанным грязью лицом у Нольвена отторжения не вызвал. Опустившись на колени, Гверн внимательно осмотрел тело, прощупал пульс, коснулся пальцами шеи и произнёс толкавшемуся в сторонке Швидоу: 

— Сердце ещё бьётся. Надо его унести отсюда. Комната у вас свободная имеется? 

— Выгоним караульных, если надо, — правильно среагировал Дуон. — Брасс, Хейм, берите парня. Тащите на первый этаж в самую дальнюю. Там сейчас мало хлама валяется. — А когда два крепыша подхватили Далена за ноги с одной стороны и за плечи — с другой, повернулся к Гверну и нерешительно заметил: — Ничего не выйдет, милорд. Парень не жилец, это видно. Не проще ли...

— Не проще ли вам заткнуться и принести мне воду и чистое полотенце? И не мешать. — процедил Гверн, снимая с рук пыльные перчатки и передавая их Эларану. — И я не милорд. 

— Конечно, милорд, как прикажите. — Швидоу побледнел сильнее любого мертвеца, которого видел на своём веку. 

Комнатка, куда завалились Брасс и Хейм, служила Дуону Швидоу кладовой. В ней было пыльно и темно, кровати не было, зато на полу лежало несколько пустых холщовых мешков. По ночам в них любили зарываться крысы и искать зёрна и сухари. Ещё в кладовой валялись затупившиеся наконечники для стрел, деревянные палки-колотушки, поеденный молью тулуп из овчины и свечные огрызки. До последних крысы тоже мечтали добраться, но Швидоу засунул их так высоко, что было не достать. А скользкие серые стены оказались не по когтям цепким крысиным лапкам. 

— Мне нужен свет. И побольше, — рыкнул Гверн в сторону Брасса, снял плащ, скомкал его и бросил в угол. 

— Вы раньше это делали? — боязливым тоном спросил Эларан, глядя, как умело и ловко Нольвен разрывает ткань одежд Далена, обнажая рану. 

— Ни разу. — Гверн поставил один из принесённых подсвечников рядом с собой. — Но много раз видел, как это делал один грузный вонючий цыган, который вечно приставал к моей матери. За это я его ненавидел. Одновременно, правда, им восторгался, потому что так стрелять по переспелым ранеткам из самодельного арбалета, как он, не умел никто. Смочи полотенце. 

Эларан послушно исполнял всё, о чём его просили. 

— Не знал, что цыган в королевские стрелки берут. 

— Стрелки? — Гверн поморщился. — Та волосатая обезьяна всего лишь управлял уличным театром, в котором жила и работала моя мать. Я за кулисами того театра родился, вырос, там и обрёл первых учителей и первый опыт с девушкой. Там же и подсмотрел, как вытащить из живой плоти сунутый по самую рукоять нож и в то же самое время не заставить бедолагу испустить дух. Встань-ка теперь справа и подержи. 

Гверн передал Эларану перепачканное в крови полотенце, расстегнул верхние пуговицы своего дублета, сунул руку во внутренний карман и достал вытянутую колбочку с беловато-жёлтым порошком внутри. 

— Что это? — Эларан заводил носом, когда Нольвен осторожно подцепил ногтем пробку и откупорил стекляшку. — Пахнёт так странно. Даже воняет. 

— Как и тот цыган, — кивнул Нольвен. — Только ему одному известно, что тут намешано и перемолото. Я сам понятия не имею. Протяни руку. 

Эларан вытянул правую и повернул внутренней стороной ладони вверх. Аккуратно постучав пальцем по колбочке, Гверн высыпал на ладонь мальчишки немного странного порошка. 

— Какой ваш цыган, однако, заботливый: всем раздал по колбе. 

— Раздал? — Гверн подцепил крохотную щепотку порошка и посыпал им края раны. — Да я просто залез к нему в шатёр, когда он стрелы у реки точил, и взял одну склянку. 

— Чтобы спасать таких раненых, как этот? Сколько в вас благородства! 

— Чтобы спасти самого себя, если приспичит, — спустил Гверн Эларана с небес на землю. — Народу у нас было много, и все пришлые, с улицы. Так что нередки были случаи, когда один уличный актёришка затаит злобу на другого — кто-то из-за денег, кто-то из-за бабы — да прямо на спектакле вместо бутафорного ножа пырнёт беднягу настоящим. Смерть наступает не сразу, и вот тут-то и пригодится скляночка и человечек, который не откажет помочь. 

Гверн высыпал на рану весь порошок, который был на ладони Эларана. Вытащенный из спины нож валялся неподалёку, весь перепачканный кровью. 

— Теперь перевяжем грудь и спину этим куском рубахи и будем молиться, чтобы парень оказался крепким. 

— Вы точно уверены, что это его спасёт? 

— Нет, но какая, ко всем собакам, разница? Или спасёт, или окончательно сведёт с могилу, а он в ней и так уже одной ногой стоит. Зови Швидоу и тех двух толстолобых, — распорядился Гверн, вытирая руки. —  Хотя нет, толстолобых не надо. Только капитана. 

— Конечно, милорд, — выпалил Эларан, восхищаясь мастерством Нольвена, и рванул из кладовой, даже не закрыв за собой дверь. 

Гверн поморщился. Он не был лордом или хозяином каких-либо земель, не была таковой и его мать. Про отца он мало что знал, но если бы тот был из благородных, это бы всплыло. С другой стороны... Нольвен покрутил на пальце левой руки перстень с крупным чёрным ониксом. Такие украшения простолюдины не носят, а мать так и не призналась, откуда оно у Гверна. Сказала лишь, что почти с рождения. Возможно, любовничек какой задарил, а, может, и сам цыган. Про наличие у мальчишки перстня тот знал и этому не противился, и даже отнять не пытался. А ведь, если перстень продать, выйдет целое состояние.