Откупное дитя - Юля Тихая
✾ ✾ ✾
В посёлок я возвращаюсь, готовая спорить и убеждать, ругать и отстаивать, грозить и клясться, — но ничего этого не успеваю.
Потому что в посёлке много света, и у мужиков в руках у кого факелы, а у кого и вилы.
— Вон она, — грозно говорит кто-то, и все поворачиваются ко мне.
Толпа гомонит, ропщет. Кто-то шепчется, кто-то бормочет под нос простенький заговор, из людских. Бабы жмутся к домам, а у самого колодца стоит, приосанившись, мужик в поясе с петухами. У ног его сидит девчонка и плачет.
— Пришла? — грохочет мужик и сплёвывает. — Думаешь, если ведьма, так людей можешь калечить, и ничего тебе не будет? А у нас ещё знают, как вас судить!
Толпа грохочет, а я замираю.
— Калечить? Людей?.. Но… кого?
— Глядите! — мужик разводит руки, а потом тычет в меня пальцем, и все вокруг гомонят, смотрят на меня с ненавистью. — Глядите! Ведьма дочку мою меньшую попортила и не устыдилась!
— Попортила?..
Девчонка рыдает в голос, и лицо её всё идёт пятнами, — но, может, это всё блики и тени.
— Покажи ей! — велит мужик. — Расскажи ей!
Девчонка сжимается вся, будто пытается вжаться в колодец и в нём пропасть. Но мужик подталкивает её ногой, и она, дрожа, встаёт.
Она протягивает вперёд правую руку. Крепкую, загорелую руку, в цыпках, и на ней — только четыре пальца. А там, где у людей большой палец, там ничего нет: ни пальца, ни раны, ни шрама. Только впадинка да ровная бледная кожа.
— Я взяла клубочек, — говорит девочка шёпотом. В толпе переругивается кто-то, а кто-то молится, и я не столько слышу её, сколько по губам читаю. — Я сказала слова, чтобы отыскать аласькино зеркало. Клубочек упал оземь, покатился, я за ним побежала. Через двор, по дороге, через луг и к пурпурным полям. А там… там старуха. Крошечная, ниже меня, волосы как гнездо. Одноглааазая. Смотрится в аласькино зеркало, а потом как глянет на меня…
— Дальше! — давит мужик.
— Она сказала, что у меня лишний глаз, что надо отдать глаз. Я попросила, чтобы… что глаз не лишний! Она сказала, тогда ногу. Но нога тоже не лишняя! И она спросила: а что лишнее? Голова или сердце? Мать или сестра? Дом или пашня? И я, и я, и я…
Толпа затихает, и во внезапной тишине слышно, как трещит огонь. И слова падают на землю камнями:
— И я сказала, что палец.
— Дрянная ведьма, — говорит мужик. — Идёте к нам, едите наш хлеб, обещаете разное, думаете, будто знаете, как нам жить и что нам нужно! Свою правду нам втюхиваете, свою мерку. Что тебе, ведьме, какой-то девчонки руки?! А ей ни семьи, ни работы. Что тебе, ведьме, наши мёртвые? А нам ни весточки от них, ни шепотка! Одно горе от вас! Уходи отсюда и не оборачивайся!
Он выпрямляется, сверкает глазами, весь будто становится больше. Говорит не мне даже, а своим людям, и руками будто ударения ставит. И так он своими коромыслами размахивает, что ударяет рукой в колокольчик.
Он висит под крышей колодца, и я жду: зазвенит. Раскачивается, язык бьёт в стенки, но, как ни вслушиваюсь, нет ни звука. Только дрожит воздух, и по нему — словно белые кольца, как те, которыми в ските окружили башню. Теперь я знаю, что так выглядят силы для тех, кто умеет смотреть.
«Хорошее дело Лиху, — сказала Лихо, — жить рядом с лихими людями.»
Я смотрю на колокольчик и на вышитых петухов, петухи смотрят на меня, и я как-то вдруг понимаю.
— Это вы чужаки, — громко говорю я раньше, чем Чигирь успевает меня остановить. — Пришлые. Лихие люди, что пожелали пурпура, пожгли дома и убили мастера. А теперь не отпеваете, потому что ждёте, что он с того света явится и расскажет рецепт, чтобы его всё-таки похоронили. Потому и пришло к вам Лихо!
Мужик багровеет и сплёвывает себе под ноги. Толпа гремит, негодует, ярится.
— Ты думай, ведьма, что говоришь!
— По себе меряешь?!
— Проклятая дрянь!
И только кто-то переспрашивает:
— Лихо?..
А мужик плюёт в землю снова и показывает руками: тише, мол, тише. И говорит гулко и значимо:
— Мастер Паках был моим тестем, ведьма. Братьев он научил, а дочку — нет. И когда мы отбились от чужаков, знающих никого не осталось. Но кое-в-чём ты права: мы ждём.
— И-извините.
— Мы не лихие, а лишние. При пурпурных полях, но без пурпура. Надцать лет ждём мастера, десяток ведунов его звали, и он приходил даже, но секрета не раскрыл.
— Наверное, он думает, это лишнее.
Мужик молчит. Девчонка хнычет у колодца и баюкает руку, а из толпы кто-то кричит:
— Пошла вон!
Но Чигирь на моём плече, я чувствую, расслабляется. Что-то густое будто растворяется в воздухе, уходит прочь. Один из факелов гаснет, и я говорю:
— Это простую нечисть можно бить и ждать дальше. Но если пришло Лихо, всё это лишнее. Отдайте ей поле, похороните мёртвых, забудьте про пурпур. И колокольчик этот снимайте тоже. Иначе она в каждом из вас станет искать лишнее, голову или сердце, дом или пашню. Этого вы хотите?
А сама кошу взгляд на Чигиря: так ведь получится, с полем?
Никто не дерётся больше и не машет вилами. Местные так и стоят, мрачные, встревоженные. Кому понравится, если в твой дом пришло Лихо? Пусть даже ведьма не больно учёная, да и наглая к тому же, но пусть уж сделает хоть что-нибудь. Тут любой помощи станешь рад!..
И когда мужик соглашается говорить, Чигирь тяжело вздыхает и объясняет всё вместо меня.
— Платить за это, — тяжело говорит мужик, — не будем.
Грач разгневанно гаркает, а я вздыхаю:
— Да подавитесь своими деньгами.
✾ ✾ ✾
— Люди, — брезгливо говорит Чигирь. — Что взять с людей?
Мастерская горит плохо, неохотно. Я велела разорить сенник и натолкать сушняка по углам, но влажные брёвна пока только хрустят, не сдаваясь неуверенному пламени. Местные смотрят издали, кто-то шепчет молитвы, кто-то — проклятия. Весь день в
