Боярыня (СИ) - Даниэль Брэйн
К черту.
Малышка оказалась очень сильной. То, как она захватила мою грудь, меня удивило, но молоко у меня, конечно, не появилось, и снова было больно, и это была блаженная боль. Ребенок родился с характером — я улыбалась и плакала. Все стоило того. Просто стоило. Все это стоило — я мать.
Потом пришло понимание, что это начало. Что ребенок, который лежит у меня на груди, может быть… что он может… но я не хотела об этом думать. Мне принесли одеяла, подушки, очень умно — не тревожить меня сразу же, подумала я, чувствуя, что засыпаю. Все — завтра. Сейчас у меня только я и моя малышка.
И когда Наталья выгнала всех, оставив лишь зареванную Фроську и Марью, я неумело, непослушными пальцами растрепала пеленку, в которую завернули мою дочь. Увидеть и запомнить родимые пятна, что угодно, потому что я не смогу не уснуть, но…
Руки мои задрожали, дыхание кончилось. Забыв, что я хотела рассмотреть все, что было жизненно важно — разве что заприметила родимое пятнышко на левой ручке, — я накрыла малыша пеленкой обратно и, подняв голову, встретилась взглядом с Натальей. Она едва заметно кивнула и улыбнулась, ни слова мне не сказав.
Сын. Она соврала, приняв ребенка и сразу передав его мне. У меня сын.
Пятеро, дайте мне силы уберечь его от грозящей беды…
Глава десятая
Ночь прошла — то, что я потом назвала ночью. Я была измотана родами и вырубилась, несмотря на то, что безумно боялась за сына. Мне нужно бодрствовать и кормить его, у меня болело все тело — но боль существовала за пределами сознания, сказывалось влияние гормонов, — мне необходимо встретить любую опасность лицом к лицу, но я закрыла глаза на мгновение — и пришла в себя много часов спустя.
Меня так и оставили в бане, лишь устроили, чтобы сон мой и ребенка был комфортным, насколько возможно. Когда я очнулась и дернулась, вспомнив все и придя в неописуемый ужас… Наталья кормила моего сына, уже полностью обмытого и завернутого в — дайте угадаю! — ярко-красные, расшитые золотом тряпки, возле моего импровизированного ложа стояла расписная красная с золотом колыбелька, и Фроська бесшумно прибиралась.
— Вон пошла, — приказала я ей. Фроська, как мне показалось, была только рада и не вышла, а вылетела прочь. — Дай мне… ее.
Ее, потому что черт знает, какие и где тут могут быть уши. Наталья кивнула, поднялась, придерживая ребенка, подошла и положила мне его на грудь.
Молока у нее в самом деле было столько, что оно текло по груди, и я спросила себя — как в это время женщины обходились без насущных средств гигиены? Мне сначала и в голову не пришло, что Наталья кормит. Но я увидела: она подложила под сорочку две подушечки не слишком большого размера, но достаточного для того, чтобы молоко не пачкало одежду.
Я развернула сына, и о том, что это может быть уже другой младенец, просто не думала. Наталья обо всем позаботилась — это мой малыш, родимое пятнышко характерное, подручными средствами в этом веке его не имитировать никак. Я подняла голову, благодарно взглянула на нее, и слезы сами собой хлынули из глаз.
Мне придется с этим жить — хотя бы какое-то время. Гормоны, и нет врача, чтобы помог мне справиться с ними. Хорошо или плохо, легко или нет, но здесь у меня нет союзников.
Я вытащила грудь и попыталась дать ребенку, но он уже наелся и лениво чмокнул. Сказать, что я была разочарована, ничего не сказать, и я даже не ощутила стыда, что разревелась из-за этого как обиженная трехлетка.
Кровотечение у меня прекратилось, пришла вчерашняя повитуха, осмотрела меня и хотела было осмотреть и ребенка, но я не дала. Вцепилась в него и глядела на повитуху, как дикая кошка, Наталья поспешила вмешаться и заверить, что с ребенком все хорошо. Повитуха ушла, щедро получив за труды, и судя по всему, это были огромные деньги…
Меня перенесли в опочивальню. Как я ни старалась держать себя в руках, выходило погано — я рявкала, требовала, чтобы ребенок был в поле моего зрения, и сама себе ужасалась. Я это была или не я, или я — новая, мать, у которой легко могут отобрать желанное дитя, а я пока беспомощна. В опочивальне я приказала поставить колыбельку как можно ближе ко мне, но сына положила рядом с собой на кровать, благо было достаточно места.
— Заспишь, матушка, — обеспокоенно проговорила Наталья, когда пришло время укладываться. — Ай, я тут буду, Марья тут будет, Фроська вон, ты ей верь, она добрая…
Новая я упрямо мотала головой, прежняя я заставила себя подчиниться.
Три дня я находилась в одиночестве, если не считать Наталью, Фроську и Марью, на четвертый день потянулись визитеры. Сперва пришла Анна, после — три монахини, принесшие младенцу дары: мед, крошечные еловые веточки, фигурки Пятерых и блюдечко, в котором горело масло. Не дожидаясь намеков и просьб, я приказала Наталье принести ее ребенка, и теперь в моей опочивальне стояли две колыбельки — роскошная моего сына и плетеная из лыка сына Натальи. Опытным путем, укачивая то одного малыша, то второго, я выяснила, что колыбелька из лыка легче и уютнее, и потребовала обеспечить мне такую же. Возможно, я лишила какого-то младенца его люльки, но подумала об этом, к своему стыду, сильно позже. Мне ведь даже не осмелились перечить… и, сражаясь с красными пятнами, ползущими по лицу, и не задавая лишних вопросов, я распорядилась оплатить лыковую колыбельку, кому бы она до меня ни принадлежала.
Я ждала появления прочих родственников и спрашивать о них прямо опасалась; родственников не было, кроме того, когда первая эйфория схлынула, я вспомнила о деле.
— Что светлейший князь в доме нашел? — сурово сдвинула я брови, одновременно пытаясь дать ребенку грудь.
— Ай, матушка, — махнула рукой Наталья, уверенно и совершенно бесцеремонно отправляя мой сосок в рот моему сыну. — Ничего, вон хоть Пимена спроси. Ай, даже сюда хотел зайти. Я ему — побойся ты гнева Пятерых, человече государев, то покои боярыни, а
