Ангел-мечтатель (СИ) - Буря Ирина

Расплавленное вещество действительно начало подниматься по шахте к поверхности, растапливая замерзшую воду в окрестностях горы и давая надежду на появление в них растительности и живности.

А потом животворная субстанция затвердела на полдороге. Он расширил шахту — субстанция ринулась вверх, перелившись через выход из горы и похоронив под своим огнедышащим потоком малейшую возможность существования там какой бы то ни было жизни.

Он почувствовал азарт, которого не испытывал с момента поворота оси планеты. Все последующие изменения касались лишь ее поверхности, и его опыта вполне хватало, чтобы провести их на глаз. Сейчас же затрагивались ее недра, и правильное соотношение давления в них с длиной и диаметром шахты, а также оптимальное расстояние между горами с шахтами в их центре требовали детальных расчетов.

Первый после Творца отправился к себе в башню. Но оказался у ее входа — вспомнив в последний момент, что давно уже не наведывался к своим первородным, и решив побыстрее разделаться с рутинной инспекцией перед тем, как вплотную взяться за достойную его задачу.

Первородную он увидел сразу. Как и в первый раз, она стояла на самом краю макета, прямо у окружающей его густой стены растительности, и пристально смотрела на башню. Первый после Творца досадливо поморщился, уже прикидывая, как погасить ее не вовремя вернувшееся любопытство, чтобы выиграть еще немного времени на удовлетворение своего.

Если ее и удивило его внезапное появление из ниоткуда, она этого не показала. И не ринулась к нему со всех ног, как он ожидал. Она просто перевела на него напряженный, почти физически ощутимый взгляд — в который Первый после Творца сам вложил непреодолимое притяжение.

— Осталось совсем немного, — ошалело забормотал он, обнаружив себя прямо перед ней. — Нужно еще совсем немного подождать.

— Мне нужно сейчас, — ответила она с таким же напряжением в голосе. — Я не буду мешать. Я буду помогать.

— Что случилось? — Первый почувствовал приближение еще одной катастрофы.

— Адам говорит, что хорошо здесь, — прорвало ее лихорадочной скороговоркой. — Что больше ничего не нужно. Не нужно никуда ходить. Нет, — мотнула она головой, — нельзя никуда ходить. Нельзя ничего искать. Нельзя ничего делать. Только то, что говорит он. Даже говорить нельзя, если он не разрешает.

— Да он палец о палец здесь не ударил, чтобы что-то разрешать! — вспылил против воли Первый. — Ему ничего не нужно, потому что он сам никогда ничего не делал.

— Он кричит. Хотел ударить, — впилась она в него пристальным взглядом. — Я тоже не нужна?

Первый после Творца опешил. Во всех проектах изначально закладывалось, что первородные нуждаются друг в друге безусловно — согласно их общей с Творцом концепции, что развитие проистекает из взаимодействия, а не из противостояния.

— Не знаю, — неуверенно пожал он плечами. — Должна быть нужна. По крайней мере, в том мире.

— Тогда мне нужно туда, — решительно кивнула она. — Адам говорит, что я должна быть всегда рядом. Что тогда хорошо. А мне не хорошо ничего не делать. Мне не хорошо делать то, что мне говорят. Я хочу свое хорошо. И если я нужна, он пойдет за мной.

Первого после Творца захлестнуло знакомое ощущение. По всей коже пошло легкое покалывание, в голове возникла звенящая пустота, его просто распирало от желания действовать — немедленно. Как всякий раз, когда к нему приходило — всегда само, всегда независимо от его усилий — неожиданное, никогда прежде не испробованное и, в конечном итоге, гениальное решение.

Как тогда, когда он наклонил ось своей планеты.

Как тогда, когда он создал образ живого совершенства, стоящего сейчас перед ним.

Как тогда, когда он рассказал этому уникальному созданию об ожидающем его уникальном мире.

А вот на спутника ее вдохновения не хватило. Он оказался весьма далеким от совершенства — и путь к последнему лежит для него в новом мире. А он очутился, не зная этого, в примитивном макете — сразу на всем готовом. Ему не пришлось утолять никакие потребности — ни искать воду, ни добывать себе пищу, ни строить жилище. У него даже пара, надобность в которой была заложена в нем на уровне инстинкта, сразу рядом оказалась — как нечто, само собой разумеющееся. То, что он сможет по-настоящему оценить, лишь потеряв.

Осознав эту потерю, он непременно отправится на ее поиски — об этом позаботится непреодолимый инстинкт — и сделает, таким образом, первый шаг на пути к тому совершенству, до которого он, его создатель, просто и банально не успел его довести.

И планета практически готова. На ней есть еще, конечно, над чем поработать, но пока первородная будет осваиваться, он сможет все закончить без всякой спешки. Придется, правда, разрываться между планетой и макетом: первородной нужно будет помочь, пока она одна будет — ему уже не терпелось показать ей все свои диковинки — и ее спутник тоже должен под наблюдением оставаться, чтобы не отправился ее искать в направлении башни Второго после Творца.

Первый даже не возражал, если он поищет ее какое-то время безрезультатно. Чтобы понял, что все поистине ценное требует и сил, и времени, и душевного трепета. А если она к его прибытию уже как следует обживется, то еще посмотрим, кто кому будет потом рассказывать, что нужно делать.

— Хорошо, — улыбнулся Первый после Творца, протягивая руку своей первородной. — Идем.

А Творцу он потом доложит. Когда устроит ее в своем мире. Когда тот ничего уже не сможет изменить.

Глава 5. Анатолий об ангельском характере

Видит Всевышний, я никогда не противился воле отцов-архангелов.

Хотя, похоже, он ничего уже здесь, у нас не видит.

Но хотел бы я посмотреть на того в родных пенатах, кто посмел бы обвинить меня в неповиновении руководству.

Мне случалось удивляться поставленным задачам, не понимать их цели, ворчать по поводу немыслимых условий их выполнения. Но когда меня бросали на штурм все более высоких барьеров, в глубине души я всегда видел в этом стимул для дальнейшего профессионального роста и знак доверия к моему умению принимать неординарные решения.

Даже когда они допустили травлю моего сына наблюдателем, превратив нашу идиллию со вверенным мне человеком — крайне редкое, между прочим, достижение среди коллег-хранителей — в пресловутый ад на земле.

Даже когда они санкционировали нападение на моего сына, оставив меня в полном неведении, но позволив утечку информации Татьяне — после чего она взяла дело … в смысле, руль машины в свои руки, и все мои многолетние труды по ее безукоризненному хранению пошли насмарку.

Даже когда они одобрили ее вступление в родные пенаты с абсолютно, девственно чистого листа, полностью лишив ее земного прошлого — и, между прочим, счастливого вечного будущего рядом со мной.

Я хоть раз возмутился? В смысле, вслух. В смысле, лицом к лицу с руководством. Я хоть раз скандал устроил? Не говоря уже об открытом бунте. И не надо мне здесь про распространение летописи наших земных мытарств. В них хоть слово неправды было? Отцы-архангелы, что, никогда о прозрачности методов управления не слышали? Должна общественность родных пенат оставаться в полной уверенности в неприкосновенности свободы слова — нашего главного орудия труда на земле? От той общественности хоть одна жалоба поступила после ознакомления с нашими воспоминаниями?

Нет уж, я всегда действовал исключительно в законно предоставленных мне рамках. Даже если рамки общепринятых в родных пенатах законов сужались отцами-архангелами — лично для меня — до размеров прокрустова ложа.

Но только до сих пор. До того момента, когда выяснилось, что на самом деле все мои действия ограничивались даже не капризами отцов-архангелов, а красными флажками, которые их направляли — по тщательно продуманному руслу — к глубоко скрытой цели.

Я разыскал Татьяну — постоянно прячась от воображаемой погони в невидимости.

Я вернул ей память — решительно настояв на том, чтобы в центре ее оказался Игорь.