Айя (СИ) - Рэй Даниэль Зеа

Как ни странно, с Айей его действительно нечто объединяло. Орайя мог объяснить это многими причинами: секреты семьи, родственные связи с людьми, от которых зависит многое в этой жизни, и талант, который никому не нужен. Гвен не гордился своей дочерью, так же, как и Ри Сиа не гордился своим младшим сыном. За все двадцать шесть лет он ни разу не похвалил его. «Можешь лучше» — вот самая хвалебная фраза, что Орайя слышал из уст своего отца. Когда мать, заметив, что у Орайи абсолютный слух, наняла для него учителя музыки, отец долго ругался с ней. «Бред!» — кричал он. «Бесполезная трата времени и денег! Музыкой нельзя убить, нельзя прочесть мысли или материализовать объекты! Ты забиваешь ему голову пустыми вещами, забывая о том, сыном кого он является!» Хорошо, что мать никогда не обращала на выходки отца внимания. Она растила двоих детей: своего сына, который уже вырос однажды, и его, Орайю, — ребенка женщины, которая увела у нее зрячего. И никогда он не ощущал себя нелюбимым, никогда она не позволяла ему вспомнить о том, что он — приемный ребенок. Игру на фортепиано Орайя забросил на несколько лет после того, как мать умерла. Кимао не смог вернуть ее, хотя Орайя очень надеялся, что у брата получится совершить невозможное. Хуже всего то, что Орайя знал, где сейчас находится Квартли Соу. Обосновавшись в другом пространстве, она утратила возможность даже взглянуть на него. А Орайя… Он не хотел убивать себя просто ради того, чтобы посмотреть в глаза женщины, которая родила его. Он боялся, и не смерти, а того, что этим поступком предаст память о другой женщине, той, которая вырастила его.

«Ты всегда так спокоен, так рассудителен. Когда ты играешь на фортепиано, мне кажется, что время останавливается для того, чтобы я смогла заглянуть себе в душу и спросить себя: кто я и что здесь делаю. Это — твой талант, Орайя. Ты способен заглянуть в суть и указать другим на то, что важно для них. Потому, наверное, ты всегда смотришь на окружающих так, будто знаешь все о них. Не позволяй суждениям нарушать равновесие между твоим восприятием и действительностью. Суждение может быть ложным, а нарушенное равновесие — пагубным для тебя».

Орайя остановил руку, тянущуюся к подушке, и сжал пальцы, комкая простыню. «Суждение может быть ложным». Он подумал и сделал выводы. Он назвал ее «наркоманкой», не имея на то веских оснований. Он пришел к выводу, что она обманывает их, но грань между обманом и недосказанностью слишком тонка. Причин может быть много, но человек-то один. И он осудил ее.

Орайя потянулся и достал из кармана свой наушник. Войдя в сеть, он довольно долго искал то, что его интересует, а когда нашел, отключил наушник и бросил его на пол.

— В чем дело? — не выдержал Кимао, который вот уже в течение тридцати минут наблюдал за странным поведением брата.

— Она принимает препарат, который используют анестезиологи во время наркоза. И перечень побочных эффектов у него приличный, включая возможную остановку дыхания.

— К нему привыкают?

— Нет. Это даже не наркотик.

— Тогда, что это?

— Нечто, вроде снотворного. Он отключает сознание, погружая человека в забытье на определенное время, в зависимости от дозировки.

— Почему, тогда, она использует именно этот препарат? — спросил Кимао.

— Наверное, потому, что разбудить человека, принявшего его, просто невозможно, — Орайя выдохнул и откинулся на подушку Айи, утыкаясь носом в наволочку.

Перед глазами возник образ девушки с коротко остриженными волосами, торчащими из-под капюшона, и раскосыми кошачьими глазами ярко-синего цвета. Он увидел маленькие белесые костяшки на руках, которые проступали под тонкой кожей каждый раз, когда она сжимала пальцы. Орайя словил себя на мысли, что хотел бы спрятать эти пальчики в своей ладони, чтобы они сжимали его руку.

— По крайней мере, она не наркоманка, — подытожил Орайя, поворачиваясь на бок и утыкаясь носом в простыню чужой койки.

— И это все, что ты можешь сказать? — не понял Кимао.

— Да, — ответил Орайя и отвернулся от всех них, непонимающе смотрящих на него.

Он валялся на кровати Айи, как на своей собственной, будто получил на то ее особое дозволение. Интересно, сам-то он понимал, насколько странно все это выглядело со стороны?

— Так, выкладывай! — не выдержал Кимао. — Я же вижу, что ты что-то знаешь, но, по не понятной причине, продолжаешь молчать!

— Значит, то, что я знаю, вас не касается, — ответил Орайя и накрыл ноги чужим одеялом.

— Она может нас вырубить этой штукой прямо посреди ночи и сделать все, что захочет! — повысил тон Кимао. — Это тебя не беспокоит? Или беззащитные слезливые глазки одурманили твои мозги?!

Орайя обернулся к Кимао и внимательно посмотрел на брата.

— Интересно, а когда это ты видел, как она плачет?

Кимао напрягся.

— Кто-нибудь из вас хоть раз видел, как она плачет? Нет? Кем бы она ни была, какой бы слабой ни казалось, она ни разу не дала повода вам пожалеть ее. Не знаю, как тебе, братец, но я полагаю, что это качество достойно того, чтобы перестать называть глаза его обладательницы «слезливыми». А касательно препарата, напомню вам, что она хранила его в сумке. Не под матрацем, не под душевой кабиной, а в сумке. Не думаете же вы, что она настолько глупа, чтобы оставлять его в сумке перед тем, как нас отравить?!

— Ладно, согласен. Тогда объясни мне, зачем ей этот препарат?

— Я стал невольным свидетелем трех ее приступов. В первый раз я подумал, что у нее эпилепсия. Она не стала меня разубеждать и сказала, что принимает лекарства. Она даже сообщила мне странные названия и дозировки, чтобы я отстал от нее. Но все-таки, что-то в моей голове не складывалось. Сомнение. Ты знаешь, что это за чувство. После второго приступа я решил найти информацию об этих препаратах и, естественно, потерпел фиаско. Именно тогда на ум мне пришла мысль о том, что она не просто больна. Отключается на ходу, старается не привлекать к себе внимания и постоянно боится чего-то. Конечно, будь она больна шизофренией, данное поведение было бы вполне объяснимым. Галлюцинации, паранойя… Но, будучи людьми обученными и посвященными в вещи, которые другие назвали бы просто абсурдом, мы с тобой, дорогой брат, не подумали об одном простом варианте: Айя может быть провидцем. Теперь это снотворное. Я могу поверить, что одаренный провидец способен стимулировать себя подобным образом, принуждая тело отключаться от реальности на некоторое время. Почему именно этот препарат? Не знаю. Но, наверняка, есть свои причины.

— Тогда, зачем ей скрывать от нас свой дар? — насупился Кимао.

— А зачем рассказывать нам о нем? Откуда мы знаем, что она видит? Может, нас с вами это никак не касается? А может, если бы мы узнали о том, что она провидец, тут же использовали бы ее в своих целях?

— Мы бы не стали…

— Думаешь? Предвидеть события наперед — очень большое преимущество, особенно когда дело касается войны. Не стоит забывать, что Айя — дочь Роэли Гвена. Уверен, что ее отец посвящен в суть дара своей дочери. И уж точно он использует его в своих целях. Каких? Вряд ли она расскажет нам об этом. Поэтому она смотрит на нас, как на потенциальных «потребителей». Я ответил на твой вопрос, Кимао, или, еще что-нибудь пояснить?

— Почему только сейчас мы узнаем все это от тебя?

— Потому что только сейчас всех вас это заинтересовало, — вздохнул Орайя.

— А если бы я не спросил? Ты бы промолчал?

— Наверное.

— Ты в своем репертуаре.

— Так же, как и ты, — ответил Орайя и, отвернувшись от брата, уткнулся носом в подушку Айи.

— Это не твоя постель, — отчеканил Кимао.

— И не твоя!

— Не смей повышать на меня голос!

Орайя обернулся и, заглянув в глаза Кимао, спокойно прошептал:

— Отвали.

На этом разговор был окончен. Кимао знал, что продолжать бесполезно. Орайю невозможно разговорить, просто пожелав это сделать. Он не скажет ничего, пока сам не примет решение обрушить очередную жестокую правду на собеседников. Какие еще секреты он хранит? Насколько хорошо успел узнать Айю? Кимао интересовал этот вопрос, ведь Орайя лежал на ее постели и, не обращая никакого внимания на присутствие в отсеке остальных, вел себя так, будто имеет право находиться на этом месте.