Разорванная пара (СИ) - Дюжева Маргарита



На утро, посчитав мое состояние стабильным, меня перевели в общую палату. Пять раздолбанных, скрипящих коек, с зелеными прорезиненными матрацами на тот случай, если пациент совсем слаб и ходит под себя. Мне досталось почетное место у окна, у батареи, которая к счастью не работала, а то от жары задохнуться можно было бы.

Кроме меня в палате лежали еще две женщины: одна спала, отвернувшись лицом к стенке, а вторая что-то постоянно бубнила, выкрикивала. Как выяснилось позже — пациентка дурдома, вышедшая гулять со второго этажа.

Настроение совсем упало, когда выяснилось, что тишины не предвидится — буйная соседка не успокаивалась ни на минуту, и, не смотря на то, что обе ноги сломаны, порывалась уйти.

В положенное время медсестра принесла стойку капельницы, намереваясь влить мне новую порцию лекарств.

— Что тут? — просипела еле слышно, сорванный голос не спешил восстанавливаться, и сил не хватало, чтобы сказать громче.

Она монотонно перечисляла лекарства, ни одно из которых я до этого не знала.

Я вообще лекарств не знала, потому что оборотни не болеют, на них все заживает, смешно сказать, как «на собаках», и сейчас, слушая заковыристые названия, я приходила в уныние. Это сколько всего в меня вливают!

— Уберите обезболивающие.

Она посмотрела на меня, как на безумную:

— Девушка, вы о чем? У вас швов больше чем на этом халате! — бесцеремонно махнула на свою одежду, — как вы без обезболивающих планируете держаться? Кулаки кусать? Орать, как вон эта

Снова кивок, на этот раз в сторону безумной соседки по палате.

— Мне не нужно обезболивающих, — произнесла тихо, но твердо, — запрещаю. Если надо письменный отказ подпишу!

Мне было важно избавиться именно от них, я была уверена, что именно из-за этих препаратов я была вялая, плохо соображала, и волчица не проявляла активности.

Медсестра нахмурилась, глянула на меня так, будто в этой палате не одна клиентка дурдома, а две, но обезболивающие не вколола.

Что ж маленькая победа на пути к выздоровлению.

К вечеру меня накрыло, по полной. Болело все. Мне кажется, я чувствовала каждый миллиметр искромсанной кожи, каждый пульсирующий шов. Шевельнуться нельзя, сразу огненные когти впивались в тело, до слез, до стонов.

Но я держалась, слезы глотала, но держалась.

Но не это самое страшное, не физическая боль, а душевная. Лекарства, затуманивающие разум ушли, и на их место ворвались страшные воспоминания, горечь, неверие, обида.

Как же так? Почему?

За что он со мной так? За проступок, которого вроде и не было? Почему не стал слушать, а просто вынес приговор и сам же привел его в исполнение?

Руслан? Мы же… мы же так любили друг друга. Я и сейчас тебя люблю, до дрожи, до ломоты в истерзанном твоими когтями, зубами теле. Люблю и умираю от тоски, от горечи. Стоит только подумать, что все, конец, и дышать невозможно. Как я без тебя? Любимого родного? Предавшего?

Ведь не я, ты меня предал. Ты!

Ночь превратилась в непрекращающийся удушающий кошмар. Когда кусаешь губы в кровь, сжимаешь кулаки, чтобы не закричать, а если измученная проваливаешься в сон, то изо всех щелей лезут монстры. Жуткие, жестокие, скалящие волчьи пасти, глядящие на меня янтарными глазами с золотой каемочкой.

Если сначала я во сне умоляла его пощадить, пыталась лаской погасить жестокий огонь в глазах, уговаривала, то потом начала убегать. Бежала, ползла, захлебываясь слезами и ужасом. И он всегда настигал меня, набрасывался, и я чувствовала, как его зубы впиваются в мою плоть. Просыпалась с криком, с дико трепещущим сердцем, с мокрым от слез лицом.

Все чувства, ощущения постепенно отступали, а на их место проникали ядовитые щупальца страха.

В ту ночь он научил меня бояться, до панической атаки, до паралича, до безумного желания сбежать.

Мне снился то лес, то наш дом, то эта самая палата, но итог всегда один — Руслан меня настигал и уничтожал, раз за разом. Словно пленку заело на самом жутком моменте.

Утром легче не стало. Разбитая, уставшая, с опухшим лицом, лежала и рассматривала свои тонкие руки, покрытые ссадинами и синяками.

Когда же боль пройдет? Я устала. Не могла бороться с ней и со страхом одновременно. Они меня выматывали, не давая передышки.

Почему я не излечиваюсь? Что не так?

Или организм еще не освободился от ненужных лекарств. Надо еще потерпеть, да? Не знаю, получится ли.

И я ждала. Губы в кровь закусывала, упрямо от лекарств отказывалась, но ждала, когда организм проснется и начнет спасать сам себя.

А он не просыпался. Ни к следующему вечеру, ни к утру, когда уже перед глазами кровавые круги от боли плыли

Ну сколько можно? Очнись! Жизнь продолжается, надо на ноги вставать, влачить дальше свое никому ненужное существование!

Я даже разозлилась, хоть на это сил хватило! Глаза прикрыв, в себя ушла, пытаясь настроиться на мирный лад, на выздоровление. Потянулось к своей второй сущности, ожидая привычного отклика, но в ответ тишина. Ни единого шороха. Похоже, моя волчица ослабла еще больше чем я.

Снова потянулась к ней, но результат тот же.

Уже чувствуя, что случилось что-то страшное, непоправимое, раз за разом пробовала, но неизменно на пустоту натыкалась. Холодную, звенящую, наполненную горьким эхом.

Волчицы не было!

Она не притихла, не была ослаблена, как мне показалось изначально, она просто исчезла. Растворилась, оставив меня одну.

Осознание этого страшного факта напугало меня еще больше.

Я копалась сама в себе, умоляла ее откликнуться, помочь, ее оставлять меня одну, но все бесполезно. Я даже была готова, наплевав на осторожность, перекинуться прямо в больнице, но не могла?



Ничего не могла!

Я осталась одна!

Это меня добило, уже не замечая ничего вокруг, в истерику сорвалась, с криками, рыданием, заламыванием рук.

Почему так происходит? Почему именно со мной?!

Не замечая боли, поднялась с постели, чувствуя, как трескаются засохшие раны. Сделала несколько неуверенных шагов на ослабших, дрожащих ногах и упала, когда бедро прострелило острой болью.

Завыла, заревела в голос, и в палату, наконец, вбежали медсестра с врачом.

— А ну-ка успокойтесь! Татьяна! — строго сказал врач, пытаясь меня поднять, а я кричала, отталкивала его руки, — да успокойся же! Швы разойдутся!

Не могла успокоиться, пыталась ползти, пыталась избавиться от черной пустоты внутри, сбежать от нее.

В итоге силой обратно на койку уложили и сделали укол, от которого слабость напала, и против воли в сон провалилась. Мутный, тошнотворный, пронзительный в своей безысходности.

В ту страшную ночь в лесу я потеряла все: любовь, друзей, семью, саму себя.

У меня ничего не осталось. Ничего!

За что, Руслан?

За что ты это сделал со мной? За что ты меня уничтожил?

Дальше все как в пелене.

Страшные ночи, когда стоило прикрыть глаза и со всех сторон страхи накидывались, и слышался волчий вой. Два разных голоса — один свирепый, угрожающий, обещающий расправу, а второй слабый, жалкий, угасающий, наполненный таким отчаянием, что душа на разрыв. Я бежала по лесу и кричала, умоляла «не уходи, вернись, не оставляй меня». И кому эти мольбы предназначались, я не знала. То ли Бекетову, равнодушно уходящему прочь, то ли грифельной волчице, убегающей поджав хвост.

Дни. Невыносимые, до краев наполненные беспомощностью, отрицанием жуткой правды.

Руслан разорвал меня в клочья, и я сейчас не про гудящие шрамы, я про внутренний мир. Воля прайма настолько сильна, что разорвала саму связь между человеком и волком. Он изгнал мою волчицу, сделал все, чтобы я осталась абсолютна одна.

Он меня сломал. Вот так просто, не пожелав услышать, растерзал саму суть и отвернулся. Все от меня отвернулись.