Турнир Тринадцати женихов (СИ) - Шестрова Ольга
И толпа качнулась к нему, и отшатнулась от него, словно не люди это были, а трепещущие тени в зеркальной ловушке. Но когда он замолчал, иллюзия рассеялась. Его слушали люди, и на их лицах было столько сладостной тревоги и нежности, что я невольно посмотрела и на своё отражение, моё лицо повторяло их просветлевшие ставшие неверно прекрасными черты, на которые лёг зеркальный отблеск его мелодии.
Я разглядывала друзей Митиля, меня удивил их отклик на музыку и стихи, казалось, они чувствовали слова и мелодию как свои. Пропустила миг, когда ко мне подошёл он. Я узнала его глубокий, словно обращённый к моей душе голос. А вот слова… таких я не ожидала!
— У тебя и пупок проколот? — певец, задавший возмутительный вопрос, склонил голову к левому плечу.
— А почему ты об этом спрашиваешь? — обиделась я.
— Ну, как. Язык же проколот, значит, и пупок. Интересно, вот и спрашиваю.
Теперь он выступил из своей тьмы, и я жадно разглядывала его, он был молод, может, на два-три года старше меня, но не больше. Русоволосый, с серыми сияющими глазами, он был очень красивым. Но не это было главным в нём, в его облике сияло что-то притягательное, то, чего не хватало участникам «Турнира…» Сердце тревожно перестукнуло, а щёки покрыл жаркий румянец.
— Нет, пупок не проколот, — натянуто улыбнулась я.
— Не верю! Покажи! — его тонкие руки с длинными пальцами потянулись к моей талии.
— Не смей обижать мою принцессу! — загородил меня Митиль.
Я напряглась: неужели, будет драка? Но они рассмеялись и обнялись.
— Этот грубиян — мой друг Максим, извини его, Александра, он никогда не видел настоящих принцесс, — мягко проговорил Митиль и оставил меня с музыкантом вдвоём.
Ну, мне так казалось. На самом деле народу прибавилось, ведь вечер только начинался.
— Настоящая принцесса? — улыбнулся Максим. — И если положить под сорок перин одну горошину, ты почувствуешь её.
— Конечно, — подыграла я ему, не совсем понимая, что он хотел сказать.
— А давай уйдём отсюда, — шепнул он мне на ухо.
В этот момент я почувствовала аромат, составленных Андреасом духов, особенно ярко зазвучал в нём запах белых лилий. У меня закружилась голова, и ослабели ноги, усилием воли я прогнала из тела слабость и переключилась на нежный аромат корицы и шоколада, исходивший от Максима. Думаю, это был запах его гитары.
— Я пришла с Митилем. Уйти с другим — нарушить этикет, — сурово ответила я, хотя меня влекло к странному музыканту.
— Митиль сказал, что ты не его девушка, а друг, поэтому уговорить его не составит труда, — улыбнулся Максим. — Лишь бы ты согласилась пойти со мной, ты ведь приезжая, а я в Москве родился, со мной город раскроется перед тобой с необычных сторон.
Его глаза странно потемнели. Я прекрасно понимала, что он будет претендовать на большее, чем экскурсия по незнакомому для меня городу, но мои ноги рванули в сторону Митиля, а в голове билась неприятная мысль: «Митиль не согласится, ведь нам нужно уходить обратно, осталось всего двадцать минут до окончания испытания!»
— Димка! — Максим прижал меня одной рукой к себе, и я не сопротивлялась. — Мы поговорили и придумали вот что, я покажу Саше столицу, она согласна.
Митиль внимательно посмотрел на меня:
— Что скажешь, принцесса?
— Если ты поможешь растянуть время, — мягко ответила я, не веря в положительный ответ Митиля.
Но он, видимо, считал друга неопасным для меня, поэтому перекинув косу с одного плеча на другое, сказал:
— Через портал время можно подправить. Но! Я жду вас у дома Максима через два часа. Возьми мою куртку, Саша, — Митиль пододвинулся к другу и сказал холодно: — Береги её, принц.
— Почему принц? — успела я спросить на бегу.
— Так, давние ролёвки, — пожал плечом Максим.
— Ролёвки — это любительские театральные постановки, да? — спросила я.
— Не совсем, — он остановился, и я попала в его объятия, это было неприлично и приятно, — нечто вроде соединения детской игры и театрального спектакля, — пояснил он, выпуская меня.
Не понимаю, почему я испытала разочарование, выбравшись из его рук?
Мы вышли на улицу, был уже синий вечер, почти побеждённый слепящей глаза яркостью разных фонарей. Снега было немного, но идти даже по тонкому холодному слою в туфельках на каблуках было трудно. Поглядев, как я медленно ковыляю, ойкая, Максим подхватил меня на руки и посадил в седло странной двухколёсной штуки, стоявшей у стены.
— Я никогда не видела такую двухколёсную штуковину! — удивилась я, стараясь не выпасть из очень узкого седла.
— Шутишь? Это же байк, или мотоцикл, — он недоверчиво улыбнулся. — Садись удобнее, ноги перекинь на одну сторону и держись за меня изо всех сил.
— Это как в дамском седле? — переспросила я, смутившись, сегодня я раз двадцать нарушила протокол, но почему-то не жалела об этом.
А запах белых лилий стал сильнее на улице. Он сплетался с ароматом морозной свежести и настойчиво заставлял голову кружиться, а ноги дрожать.
— Именно, — кивнул Максим, прыгая в седло впереди меня.
И когда пылающий огнями домов и фонарей город полетел нам навстречу словно сумасшедший, я вцепилась в куртку Максима так, что заломило пальцы.
Эта столица казалась мне странной, холодной и надменно неприветливой, несмотря на все эти огни, и я сказала об этом Максиму.
— Ты из Питера? Да, у нас нет того лоска и европейского блеска, но всё равно наш город яркий и сильный! — прокричал сквозь свистящий воздух Максим.
Я не совсем поняла, что такое этот «Питер», но кивнула. Всё равно я чувствовала себя грешной и окончательно завравшейся.
На дороге не было снега, иначе мы бы не удержались на двух колёсах. Зато самоходные кареты шли потоком. И наша штуковина летела быстрее всех. Да. У нас такого не увидишь. Три-четыре кареты проедут, и всё. А тут их было столько! Не сосчитать!
— А теперь пойдём, — Максим помог мне сойти на землю и потянул за собой по каким-то странным переулкам.
Я понимала, что мы поднимаемся в гору, но не знала, зачем? Пока мы не оказались на холме. Видимо, это была одна из самых высоких точек. Город ластился к ногам, став вдруг своим и домашним, смирив яростные волны огней, пульсирующих и накатывающихся друг на друга.
— Красиво? — склонился ко мне Максим.
— Да, — улыбнулась я. — Никогда не видела, такой удивительной столицы!
Он поцеловал меня в губы, прижимая к себе, когда я от неожиданности покачнулась на каблуках. Мне следовало ударить его по щеке, несильно, и закричать, что это непозволительно, я принцесса, за мой единственный благосклонный взгляд бьются тринадцать женихов, то есть двенадцать, конечно. Но вместо этого я неумело и осторожно ответила ему.
И поняла, какая частица меня сломалась на Снежном карнавале: ставшая со временем совершенно слабой уверенность в предначертанном счастье. Кажется, счастье придётся искать, не обращая внимания на Ясень и легенды о демиургах, все вместе взятые. Может быть, и подраться за него. Вот только с кем?
И тут пиявка, будь она неладна, ввинтилась в его язык, я дёрнулась, Максим вскрикнул, я вытащила тварь из его языка и ткнула в свой. Но она… сломалась! Я понимала, что он говорит, но ответить не могла. Сунув сломанную пиявку в карман, я покивала ему. И он, ничего ещё не зная, повёл меня вниз к этому, двухколёсному средству передвижения. Я прыгнула в седло позади Максима, и мы взлетели в синеву вечера.
Не помню, как мы неслись к нему домой, я этого не заметила. Свобода, которую я разрешила себе, была непривычной и невозможной. Я закрывала глаза, от снежинок, бьющих в лицо, и отделяла себя от мыслей, заставляющих краснеть.
А Максим кричал мне сквозь снег и шум мотора, слегка обернувшись, как я красива.
О том, что волосы мои — заря, пронзённая лучами солнца. Глаза вобрали неба синеву, а губы алеют, как ягоды в раю.
Его слова сплетались в странные строки, кажется, в стихи, с необычными рифмами, ведь это был чужой язык, и временами я не слышала слов, видимо, пиявка не справлялась с переводом.
