Дарья Кузнецова - Модус вивенди (СИ)
— Это не может не радовать, — вздохнул мужчина, ещё отпивая зеленоватой питательной жидкости.
— Извините за бестактный вопрос, но неужели при вашей биографии подобные мелочи вроде пищи могут иметь значение? — осторожно уточнила я, направляясь вдоль стены к санитарному блоку.
— При моей биографии и в моём возрасте подобные мелочи начинаешь особенно ценить, — насмешливо фыркнул мужчина, следуя за мной. — Нет, если надо, я могу и таблеточными концентратами питаться, но предпочёл бы обойтись без этого.
Вообще, сегодня он был хоть и ворчлив, но удивительно благодушен. Если сравнивать с прежним поведением, практически эталон обходительности. По крайней мере, отвечает на вопросы, а не огрызается. Интересно, у него просто хорошее настроение, или это явление имеет какое-то иное объяснение?
— Надеюсь, особенно надолго мы здесь не застрянем, — открывая дверцу, со вздохом печально проговорила я. Получилось очень искренне: я вдруг вспомнила о ещё одной очень неудобной особенности культуры варов.
— А это, я так понимаю, сортир? — хмыкнул Ветров, разглядывая небольшую пустую традиционно круглую комнатку, сходящуюся к центру воронкой.
— Вы удивительно проницательны, — медленно кивнула я. — В этом вопросе они, видимо, солидарны с нами, и тоже предпочитают уединяться, — пояснила я. — И еду почему-то выдают в личных комнатах, а не в общей, так что, вполне возможно, совместное питание им представляется неприличным.
— Но? — подбодрил меня Одержимый, потому что я на этом запнулась, опять окидывая комнату взглядом и отчаянно надеясь, что просто не заметила нужную метку.
— Моются они, видимо, все вместе, потому что именно для этого предназначен водоём в центре большой комнаты, — вздохнула я. Мужчина в ответ насмешливо фыркнул, кажется, без труда сообразив, что именно меня волнует.
— Да не буду я за тобой подглядывать, не дёргайся, — со смешком утешил он меня.
— Да, я помню, сомнительные прелести не интересуют, — поморщившись, отмахнулась я, забирая у него колбу с питательной смесью и делая несколько больших глотков. Не то чтобы меня действительно очень остро волновал этот вопрос, — в конце концов, нормы приличий за пределами определённого социума теряют своё значение, чему наглядным примером могла служить предполагаемая (потому что точно пока никто не знал) мораль варов, — но определённое чувство неловкости присутствовало.
Мужчина в ответ пожал плечами и с ленивой снисходительной усмешкой сообщил.
— Это не главное. Просто подглядывание за женским купанием отдаёт детским садом. Я уже не говорю о том, что подобный поступок, мягко говоря, не достоин офицера.
— А ваше прежнее поведение, стало быть, достойно? — не удержалась я от насмешки.
— И когда же я сделал что-то, порочащее честь мундира? — ехидно уточнил он, перегораживая собой дверной проём и почему-то не спеша уходить от разговора.
— То есть, хамство её не порочит? Странная у вас честь, — я поморщилась. Замечание, конечно, было не лишено смысла, потому что Ветров в самом деле в основном грозился на словах, и ни одной гадости не сделал. Но на мой взгляд неспособность следить за собственной речью мало отличалась от неспособности контролировать свои поступки. Кому как не мне знать, сколь многое порой способно решить слово.
— Её порочит ложь, предательство, чинопочитание, но никак не высказанная вслух правда, — с той же ехидной снисходительностью отозвался Одержимый.
— А ваше особое отношение к наследнику в этой связи чем стоит назвать? — всё-таки не удержалась я. Самодовольная ухмылка Ветрова откровенно раздражала и выводила из себя в гораздо большей степени, чем это было допустимо. А я-то наивно полагала, что успела к нему привыкнуть!
— А вот это уже не касается тебя никаким боком, — резко подавшись вперёд и угрожающе нависнув надо мной, процедил ротмистр и, развернувшись, стремительно вышел.
А я на несколько мгновений замерла, пытаясь понять, что это сейчас было, почему так резко изменилось настроение Одержимого от довольно простого и напрашивающегося вопроса, и почему вообще получился такой разговор? Да Бог с ним, с Ветровым; почему я себя так повела и разговаривала в таком тоне?! И единственный логичный вывод мне категорически не понравился.
Меня задело его пренебрежение. До сих пор я могла спокойно абстрагироваться от его слов, они не цепляли, а сейчас почему-то вывели из равновесия. И было жизненно необходимо что-то срочно решать с этой проблемой, потому что иначе жизнь моя в компании этого мужчины станет невыносимой. И это только последствия! А причины подобных изменений…
Есть старая пословица, что больнее всех может ударить тот, кого подпустишь ближе. Со мной это работало на сто процентов: стоило человеку переступить определённую грань, оказаться допущенным в «ближний круг», и его слова воспринимались совершенно иначе. Это не обязательно была очень высокая степень близости, а круг был довольно широк и состоял из добрых двух десятков человек, зачастую не так уж хорошо знакомых. Скажем, Аристов был в их числе благодаря моему восхищению и уважению.
Но все эти люди, которые так или иначе имели на меня влияние, оказывали его очень аккуратно и тактично, и никакого дискомфорта такая эмоциональная близость мне не доставляла. Скажем так, они все были мне очень приятны и интересны, я ценила их общество и мнение вполне сознательно. Чем мне грозила «дружба» ротмистра, было боязно даже представить.
Предположения, как в этот круг умудрился попасть нахальный Ветров, у меня были. Во-первых, я действительно за последнее время очень привыкла к его компании. А, во-вторых, тот танец на приёме у наследника заставлял меня смотреть на мужчину по-новому, и никак не получалось вернуться к прежней неодобрительной отстранённости. Я слишком привыкла, что у окружающих людей, — именно людей, психологически отделённых для меня от всех остальных видов, — слова не расходятся с делом. Или расходятся, но в противоположном относительно Одержимого направлении: то есть, людей, на словах обаятельных и благородных, а по факту — лицемерных ничтожеств, мне встречать доводилось. А вот так, чтобы на словах собеседник казался форменным мерзавцем, а когда дело доходило до поступков — вдруг проявлял достойнейшие качества, было впервые.
Во мне твёрдо засела убеждённость, что Одержимый был гораздо более честен в танце или на дороге-между-мирами. Даже не честен, а… всё это хамство тоже было правдой, но это больше походило на защиту или привычку, которой в экстренной ситуации мужчина с лёгкостью изменял. И как бороться с этим ощущением в те моменты, когда на сцену выходил хорошо знакомый язвительный нахал Ветров, я совершенно не представляла.
