В гостях у сказки, или Не царевна лягушка (СИ) - Веселова Янина Янина
Допросы, угрозы, суровые взоры, холодность и брезгливость, а не эти розовые сопли на сиропе.
— Хочешь поиграть? — склонился к ней Аспид. — Люба сказывала о ролевых играх в вашем мире. Затейливо, но интересно.
— Хочу, чтобы прошедшей ночи не было, — честно призналась Марья. — Она была ошибкой, понимаете? Меня все устраивало. Я не собиралась ничего менять, не думала заводить любовников…
— Заводят собак.
— Вы меня поняли.
— Нет, — отрезал он. — Ни лешего не понимаю.
— Ну хоть в чем-то мы совпадаем…
— Маш, — позвал он. — Ну чего ты? Все же было хорошо. Ты не с той ноги что ли встала? Так давай по-новой в кроватку пойдем, а?
— Услышьте меня, — напрялась Марья. — Вчерашнее происшествие было ошибкой. Я вообще не понимаю, как так получилось. Уж извините, но вы — последний, с кем я бы… — она замялась, подбирая слова.
— Остановись, — Аспид мягко коснулся приоткрытых женских губ. — Не надо. Я все понял.
— Правда? — вскинула глаза Маша.
— Истинная, — заставил себя улыбнуться он, разжал руки и отошел к кровати.
Аспид одевался медленно, хотя и чувствовал недовольство женщины, тьма побери, своей женщины, женщины, отдавшей ему свою невинность и тем привязавшую его навеки. Она стояла неподвижно, но была напряжена словно тетива. Резкое движение или громкий звук моментально прервали бы это неестественное безмолвие, выпуская наружу ее настоящую, горячую, живую. Это устроило бы змея куда больше, чем отрешенная холодность. Однако опыт подсказывал, что сейчас не лучшее время для эмоционального взрыва.
Ведь берегиня уже приняла решение. Если позволить ей сорваться, оно скорее всего станет неотвратимым. А этого допустить никак невозможно. Одна только мысль о жизни без нее пугала, выворачивая ужасом нутро, отнимая надежду на счастье. И все равно Мария его восхищала.
'Моя, ни на кого не похожая, второй такой во всем свете не сыщешь/ — обласкав взглядом упрямую красавицу, Аспид потянулся за кафтаном и опять задумался.
Не нужен Марьюшке весь из себя распрекрасный и сильно могучий змей. Всем нужен, а ей нет. Ни ласки его, ни дорогие подарки… Впрочем, он пока ничего и не дарил. Может стоит попробовать растопить женское сердце златом да каменьями?
Она ведь не бессребреница. Аспид видел, как Маше нравились украшения, наряды. Она не отказывалась от денег. Правда зарабатывала их сама. Ну так не было рядом никого, вот и надрывалась баба в одиночестве. Сколько ей? Сорок два? По людским меркам не девочка чай. Должна оценить хорошее отношение и надежность? Должна!
А он будет рядом, подставит плечо, поддержит, порадует, проявит мудрость, одарит. 'Насчет подарков, кстати, надо с Любой посоветоваться. И с Ягой/ — повеселел он. — Правда придется рассказать о привязке и получить от нянюшки на орехи с изюмом, а также выслушать шуточки о том, что надо было целовать девку на болоте, пока она была на все согласная. Ну и ладно, послушает, чай уши не отвалятся. Зато совет ценный получит, а это главное.
Определившись с перспективами, Аспид отогнал от себя мысли о вреде пьянства (а ведь нянюшка сколь раз предупреждала, что зелено вино до беды доведет. Вот и накаркала). А ведь будь он трезвым, никакой привязки не случилось бы. Ну да хватит об этом. Еще повезло, что берегиня не знает, насколько он стал уязвимым рядом с ней, насколько нуждается в ее близости, как жаждет улыбки, мечтает о прикосновении, не представляет себя с другой женщиной. Отныне для него существует только одна — Марья Афанасьевны Колыванова.
'Вот ведь, — вздохнул Аспид, пятерней прочесывая кудри, — нашел себе свет в окошке, повесил змейку себе на шейку.'
— Пошел я, — поняв, что причин задерживаться не осталось, откланялся он.
— Всего доброго, — с готовностью откликнулась Марья. — Не обижайтесь на меня, пожалуйста. Вы еще так юны, у вас все впереди, а я…
— На возраст не жалуюсь, — позабыв печалиться, хмыкнул Подколодный. — И правда молод. В будущем году сто двадцатый годок стукнет.
— Сколько? — оторопела Маша. — Сколько?! — крикнула она вслед зеленоглазому древнему змею, бессовестно прикидывающемуся мальчишкой.
Не докричалась. Уполз гадюк.
В одиночестве Маша оставалась недолго. Не прошло и пары минут после ухода Аспида, как в дверь деликатно поскреблись.
— Кто там? — для порядка спросила она.
— Можно к тебе? — послышался взволнованный Настин голос.
— Само собой, — понимая состояние подруги, откликнулась Марья.
— Тогда мы заходим.
— Мы? — поглядев на Малашку, Настю и дядьку Корнея с подносом наперевес, она еще успела порадоваться тому, что успела сложить постель, а потом стало не до того. На Машу обрушился град вопросов, дружеских объятий и причитаний.
Семья, а никем другим жителей ’Трех лягушек' назвать было нельзя, взволнованно обсуждала случившееся с Машей ’деликатное происшествие', как дипломатично выразилась Настенька.
— Он тебя не обидел? — переживала Мапашка. — А то выскочил из горницы, морда перекошенная, глаза горят как у кота помойного и шипит.
— Не преувеличивай, — притормозила ее Настя, — не пугай Машеньку. Ей и так небось нелегко.
— Вот именно, — поддакнул домовой, сгружая на стол принесенную снедь. — На голодный желудок разве жизни обрадуешься? Иной раз волком взвоешь, до того лихо на душе, а потом чайку с плюшками бабахнешь, враз полегчает. Кушай, Марьюшка.
— Спасибо, — прислушалась к мудрому совету та. — А с чем пирожки?
— Эти с ревенем, а эти с ливером, эти… — затараторила было Меланья, но быстро замолчала. — Маш, у тебя правда все хорошо? Ты уж скажи, не утаи. Ежели что, Михайла ему глаз на ж… натянет в общем.
— Кхм, да, — откашлялся деликатный Корней. — Грубовато, конечно, и недальновидно, но, — он жестом остановил вскинувшуюся ключницу, — в целом верно. Кто уж там Аспиду брат — царь али подберезовик трухлявый, а только обижать тебя мы не позволим. Ишь кобелина, сделал свое дело и в кусты, бросил тебя одну- одинешеньку.
— Это я его выгнала, — чувствуя ужасную неловкость, призналась Маруся. Хотя, такое отношение близких и тронуло до глубины души. — Он не сам, то есть он не хотел, то есть…
— От же девка! — восхищенно хлопнул себя по крепеньким ляжкам домовой. — Огонь! Наипервейшего бабника отшила! Сказать кому, не поверят. Гордюся я тобой, Марья. Дай обниму.
— Да ладно, — самую капельку обиделась Маша. — Будет вам смеяться. Выгнала и все. Забыли.
— А я и не шучу, — веско заметил дядька Корней, перестав улыбаться. — Я тебе прямо говорю, — вопреки своим словам он умолк и задумчиво подергал себя за бороду.
— Маша в своем праве была! — с сердцем вступилась за подруженьку Меланья. — И в своем дому! Ей никто в постельных делах не указ. Не люб ей Подколодный, значит, так и надобно!
— Вот именно! — поддержала Настя. — Нечего всяким…
— Погодите воевать, девки, — остановил их домовой. — Не дослушали дядьку Корнея, а туда же. Я ж про что разговор веду? Про то, что нельзя мужиков, а особливо бабников так вот резко выгонять. Потому как возвернутся они, за живое задетые. Угрем склизким извернутся, из шкуры вылезут, но к бабе в сердце и в постель вползут, а уж потом сами уйдут. По собственному, так сказать, хотению. Да еще и дверкой на прощание хлопнут. Так что готовься, Маруся, покою тебе не будет.
— А ведь правда, — невесть чему обрадовалась Малашка.
— Так ему и надо, — воинственно сжала кулачки Настя.
— Ну, теперя пойдет веселье, — подвел итог дядька Корней. — Садитесь завтракать, красавицы. Солнышко высоко уже, дела никто не отменял.
— И вечный бой, покой нам только снится (А. Блок), — вспомнила школьную программу Марья. До чего же просто все было тогда. Жизнь была однообразной, понятной и скучной. ’Зато теперь мне весело/ — мысленно хмыкнула она. И все же тут ее место, тут, а не в далекой, подернутой туманом воспоминаний Россоши. — Дядька Корней, а скажи-ка мне, сколько лет Аспиду.
— Сто двадцатый пошел, — посчитав что-то на пальцах ответил домовой. — Молодой совсем еще. А чего вы так удивленно смотрите на меня, девки? Не знали штоль?
