Жена колдуна - сама ведьма (СИ) - Иноземцева Карина

Угли зашипели, заурчали пламенем мои руки облизали. Огонь сам ко мне в ладони пошел, сознание мое теплом обернул. Сказы старые, древние в голову мою хлынули. Знания вековые потоком полились, открыв мне мир прави на краткий срок. Увидела я землицу нашу будто шар во тьме висящий и ясным солнышком с одной стороны припекающий. Птицей к земле родно меня притянуло и я успела лишь край свой родной с высоты разглядеть.

— Не время еще, — шепнул мне провожатый Траян и в глаза меня на прощание поцеловал. — Видеть дам тебе, но слово молвить запрещу.

Исчезло ощущение тепла и присутствие праотца пропало. Я сидела на полу, подле своего больного и держала того за руку. Уже по стуку крови на его кисти я поняла, что все с ним хорошо будет. Траян руками моими помог своему сыну. Осталось только лекарскими травами его поднять на ноги, да слова специальные сказывать ежедневно над водой пациента.

Встала с пола деревянного и к ведру с водой отправилась. Вечерняя прохлада тронула меня за руки и защекотала нос. Пару раз чихнув, я все же вышла на двор, где сидела, наверное, полдеревни. А кто не сидел, тот стоял и на меня все смотрели.

— Встанет он месяца через два, — произнесла я. — Коли Траян даст, еще раньше, — добавила я и покачнулась устало.

Тут же рядом со мной Радим появился и на руки меня подхватил.

— Ладушка, что же ты так? — недовольно пробубнил он и сам меня в терем наш расписной внес. — Семиславушка.

— Колдун Радим, — тихо прошептала, — поделишься ли ты силой своей с женой своей?

— Да, — в его голосе появилось недовольство, но не из-за моей просьбы.

Я ощутила будто он сожалеет, что имея что-то нужное мне не может сам это отдать.

Осторожно потянулась к нему и припала к его губам. Стала пить его силу вместе с его дыханием и наполняться мощью чужой, горячей, кипучей, жалящей сознание.

— Любо, братец, — заулюлюкали за спиной нашей, но муж ни дрогнул под эти возгласы.

Наоборот, он сильнее меня прижал и быстро в дом снес.

Митор и Ульяна тут же оказались рядом и встали возле меня, будто ожидая чего-то. А я устало прикрыла глаза и провалилась в сон горячий, тягучий и крепкий.

17

Пациент встал через неделю. Что удивило даже меня. Только недавно я ему отвары с ложечки спаивала, а через неделю он передо мной в присядку проскакал, чтобы доказать что он мужик. Сильный и дееспособный мужик.

Две его дочери — голубицы вовсе от отца родного не отходили. По дому дела справляли и сразу в предбанник бежали, собирая по всей деревне снедь и дары для поддержания рода своего. Каждый норовил прийти "проведать" больного, а меня это раздражать стало. Когда выходишь во двор, а там люди незнакомые шатаются и кур моих пугают. На третий день я отправила пациента домой и стала сама ходить чтобы его отпаивать. Удивительно, но он очень быстро шел на поправку.

Через седьмицу пациент сам пришел. Принес мне крынку меда и в присядку пропрыгал до самой двери.

— Спасибо, Ведушка, спасибо родимая, — радостно улыбался мужик.

— Пусть дочери твои испекут хлеб пушистый и душистый. Вечером к озеру сходят и там на берегу оставят во славу Траяна, прародителя нашего. Парного молока вечером в блюдце налей и в сенях оставь. Пусть порог твой боги стерегут.

Дома кроме меня никого не было, но за пациентом дочери его пришли и довольные жизнью, аки голубки вылетели во двор.

Вот теперь можно расслабится. Мои в клуб пошли, муж и Митор на работе. Пора и мне делами занятся.

Пошла за тыквой в сени.

И откуда они у нас только берутся?

Муж все время с полными руками с работы возвращается. Да и девки мои то с огурцами, то с помидорами из клуба приходят. А я в глиняных ящиках в землицу приправы посадила под зиму. В доме у меня всегда все быстро росло. Надо найти здешнего гончара и попросить себе керамических поддонов высоких.

Пока думала какую тыковку на кашу пустить заметила тощего мужичка в рясе поношенной и грязной.

— Здравствуйте, — выпрямилась и посмотрела на его осунувшееся лицо.

В его нечесанных волосах застряла солома, а грязные длинные пальцы тычут в меня.

— Бесов кликаешь, чертовка? — засипилявил он щербатым ртом. — Небеса проклянут!

— Худобед? — удивленно прошептала я.

Неужели это тот "божий раб" о котором мне местные бабы сказывали?

— Вы сами на черта похожи. Да и вылезли будто из-под земли, — свысока посмотрела на его засаленные волосы. — На человека мало похожи.

— Раб божий душою чистым должон быть, — поправил он свою рясу на груди, пригладив место где след от рвоты остался.

— В таком виде к вам никакой прихожанин не подойдет. От вас карой небесной разит, — скривилась я. — Вам бы баньку и поесть нормально.

— Чертова баба, — начал плеваться волосатый нечесанный урод.

— Вы купатся идете?

Раз ему все подают, то я его хоть отмою, а то вшей разведет и по местным свою "волоснявую рать" пустит. Бегай потом, полынью мойся и гребнем на дворе по ветру вычесывайся.

Мужичек с ноготок губами повозил, глазищами поглазел, руками бороду огладил.

— А коли истопишь, пойду, — чавкнула образина и важно направилась в сторону бани.

— Воды себе наноси, — крикнула ему в спину. — Тут тебе не таверна и за спасибо я горбатиться не собираюсь.

Дед споткнулся, обернулся и такое обидчивое выражение лица было, будто я его последних трусов лишила.

— За спасибо, я вас во дворе обмою только, — добила я мужика привыкшего жить на "подаяния".

— А рясу мою помоешь? — прочвакало это нечто.

— Корыто с мылом дам, сам думаю справишься. А мне некогда святошам вшей с клопами гонять. Пусть им их бог вездесущий помогает и спинку обмывает.

— Черен твой язык, ведьма! — рыкнула на меня эта рожа. — Проклятье на твоем роду вечным будет коли к церкви святой свой лик не обратишь.

— Ну нет, я к такому попу на версту не подойду и на столько же церковь его обходить буду. Бога твоего Единого ниво что ставить не будут, коли ты только по сеням ползать будешь и самогон у мужиков таскать.

Я взяла пузатую тыковку и опять отдала все внимание Худобеду.

— Купаться будешь?

— У тебя бочка в предбаннике стоит, там охленусь.

— Эээ, нет, дорогой, — отложила овощь и закатав рукава подошла к попу, — если купаться, то до скрипа и насекомых твоих потравим!

Когда вечером вернулась Ульяна с Марьяшей то испугались тощего лысого дядьки, который свернулся клубочком на лавке. Худобед дрых без задних ног и не слышал никого и ничего. Я ему отвар специальный дала и заговор прошептала, чтобы его от самогона воротило, как от чертей, которых он кликает. Спит теперь поп, сил набирается.

— Семислава, а ничего что ты святошу под крышу свою пустила? — тихо вопрошала Ульянка и стругала сахарную свеклу.

— О чем ты? — спокойно рублю тыкву и самые сладкие кусочки отдаю дочке.

— Ты своих богов славишь, а он о Едином проповедует, — она выразительно посмотрела в мои глаза.

Усмехнулась. Странным ей мир мой кажется. Далеким и чужим.

— Мои боги это мои родители. Они жизнь роду людскому дали, научили как с ними разговаривать и как на земле жить. Тех, кого ты называешь "моими богами", я почитаю как начальников Рода. Кровь Их в нас бежит и думы наши на Их похожи. Как я могу сравнивать Отца своего, который с рук меня кормил и мужика, который сказки только умел рассказывать и кару нести?

— Не страшно тебе, баба, богохульничать? — встал лысый поп со своей скамеечки.

Разбудили мы касатика. Видно, отдохнул он всласть. Теперь зыркает по сторонам своими выпученными глазенками и шипит беззубым ртом. Марянку испугал, та в мои ноги вжалась.

— Бог Единый сына своего на землю послал, чтобы грехи наши смыть кровью его! Не пожалел кровиночку свою. Отдал в руки безбожников. Тем, кто Роду, тьфу ты, поклоняется!

— Хорошо, пусть так, — спокойно произнесла я, поглаживая головку дочки. — Если он хотел остановить греховные пороки, то почему у нас до сих пор есть смертная казнь? И брат на брата вновь войной идет? А разбойники безбожно над телами жертв своих глумятся? Значит, грех не смывался и род человеческий живет так же как и до пришествия сына божьего. Значит, не изжить эту червоточину в наших умах — это гораздо глубже, чем твой Бог смотрит. Не под силу ему с нашими грехами и болезнями справится.