Незваный гость - Коростышевская Татьяна Георгиевна

— Какой еще список? — неожиданно фальцетом испугался бородач.

— Список посетителей богопротивных заведений для Общества жен и матерей Берендийской империи, — ответила я значительно. — Мы, жены и матери Отечества, крайне обеспокоены…

Мужик полез под стол.

— …как душевным, так и телесным здоровьем наших сынов, а также отцов и супругов, братьев и…

Тут я поняла, что с пафосом перебарщиваю, но закончила на торжественной ноте:

— И дедов!

Представление цели достигло, меня немедленно потащили вверх по лесенке на второй этаж и постучали негромко в полированные золоченые двери.

— Кто там еще? — раздалось после повторного стука и долгой паузы. — Клавка, ты?

Отодвинув плечом «горничную», я вошла в полутемную душную спальню и закрыла за собой дверь, чтоб Клавка не мешалась.

Мадам было за тридцать, даже ближе к сорока, но к красивым сорока, холеным. Она только встала с постели, сквозь кружево пеньюара просматривались высокие груди, мускулистые плечи и плоский живот бабы ни разу не рожавшей.

— Что за одна? — зевнула мадам, рот не прикрывая. — За какой надобностью? Это ты там про желтый билет орала, не приснилось мне? Так девки мои все чистые, по закону каждые две недели на предмет болезней срамных осмотренные.

Представившись столичной газетчицей, я покаялась:

— Простите мне это маленькое представление, госпожа… любезная хозяйка.

— «Чижик-пыжик»? — переспросила она. — Знаю. Регулярно из Мокошь-града заказываю. Только вот никаких Поповичей там не написано.

— Я же барышня, разумеется, приходится творить под псевдонимом, — развязно подмигнув, я сделала мужской поклон. — Алан Легкоперый, к услугам вашим!

С означенным господином знакома я была шапочно и посредством чтения его тухловатых сплетен, выдаваемых за журналистику. Он мне не нравился, что так, что эдак. Мадам всплеснула руками.

— Легкоперый! Я ваша поклонница! Расскажите же, чем закончилось дело у князя К. с барышнею А., заметки на самом интересном месте прервались. Они поженились?

— Разумеется, — раскрыла я тайну, не углубляясь, впрочем, в подробности, что не друг с другом. — Любовь сломала все преграды.

— Как хорошо, — умилилась хозяйка. — Да вы присаживайтесь, госпожа… Евангелина Романовна. Что же, теперь про Крыжовень в вашем издании пропечатаете? Чудесно! Обязательно заметку вырежу, в рамку на стену повешу. А может, вы мне подпишете на память, чтоб совсем солидно получилось?

Заверив, что всенепременно, я приступила к допросу. Звали ее Марией Степановной Мишкиной, в миру — мадам Мими, была она мещанка, вдова и постоянная любовница какого-то немалого местного чиновника. Эту тему я не ковыряла, чтоб не спугнуть, записывала быстро в блокнотике, не забывая заинтересованно кивать.

Вдова. В семнадцать лет вдова. Что ей еще оставалось, если денег нет, родни нет, а жить дальше хочется? Вот и пришлось единственное, что было, в оборот пустить. Да, она с самых низов начинала, фонарщицей. Так называли тех девиц, что поджидают клиентов на улице. Под котом ходила, тот по обычаю сутенерскому ее поколачивал, приятелям в аренду сдавал, все деньги отнимал до грошика. А потом, как по волшебству, черная полоса закончилась. Сереженьку ей Бог послал.

Я записала: «Сергей». История бандерши меня особо не интересовала, ну конечно, страшно на самом деле, что одинокая женщина в современном мире не может себя иначе прокормить, страшно и гадко, и делать с этим что-то надо, просвещать, учить, рабочие места организовывать. Но сейчас я сильных чувств не испытывала, давала собеседнице выговориться, чтобы перейти к теме визита.

Бог послал ей Сереженьку, а кота, наоборот, прибрал, зарезали мучителя в пьяной драке, а того сутенера, что на нее права наследства заявил, нашли в Крыже, когда лед сошел, да таким от воды распухшим, что только по фиксам золотым опознали. Сереженька денег дал, обустроиться помог и по сей час заботами не оставляет.

Решив, что Мими достаточно размякла, я быстро спросила:

— Покойный пристав к вам хаживал?

— Господин Блохин? — Она перекрестилась. — Заходил, не буду скрывать. А куда ему еще? «Храм наслаждений» — лучшее заведение в городе, девушки у нас чистые, молодые, я ведь абы кого к себе не беру, ежели косая или рябая, на улицу ступай.

Хвалилась Мишкина долго, потом, спохватившись, вернулась к теме разговора:

— Степан Фомич мужчина был с понятием, холостой опять же, в неделю раза два посещал.

— Любимицы у него среди ваших работниц были?

Меня заверили, что нет и что все мужчины в мире обожают разнообразие. Я спорить не стала, а попросила дозволения лично с некоторыми девицами побеседовать. Мишкина против расспросов подопечных не возражала, попросила только не делать этого на глазах у посетителей.

За окном совсем стемнело, хозяйка начинала нервничать, украдкой поглядывала в угол, где стояли напольные часы.

— Спасибо, дорогая Мария Степановна, — поднялась я, пряча блокнот. — Непременно вышлю вам свежий выпуск «Чижика-пыжика» со своею заметкой.

За дверью скучала «горничная» Клава. Хозяйка велела ей:

— Отведи барышню в хинский кабинет, да на все вопросы ей ответь. — И, повернувшись ко мне, попрощалась любезно.

Девушка провела меня по темному коридорчику, мы спустились по другой лестнице, там тоже были комнаты, и гостиная, гораздо меньше и уютнее парадной, сейчас пустовавшая.

— Прошу. — Клавдия отдернула занавесь и щелкнула кнопочкой светильника.

Кабинет к чистописанию либо к каллиграфии отношения не имел никакого. В небольшой квадратной комнатушке стояла круглая кровать без ножек, накрытая медвежьей шкурой, название же частично оправдывалось настенными картинками фривольного содержания, где предположительно хиняне с хинянками предавались страсти в разнообразных акробатических позициях.

Я села на шкуру, посмотрела на девицу, прикидывая, с чего начать.

— Лет тебе сколько?

— Пятнадцать, — ответила она просто и сняла с головы кружевную наколку, волосы упали на плечи темной волной. — Но вы, барышня, не сомневайтесь, знаю, как вам удовольствие доставить.

— Чего? — пролепетала я испуганно.

Мне не ответили, нарядец горничной расстегивался спереди и, как оказалось, с ошеломительной быстротой. Узрев перед собой абсолютно голую девицу, я собралась звать на помощь, к таким ситуациям жизнь меня не готовила. Но быстро передумала: невдалеке раздался воркующий голос Мишкиной и звук приближающихся шагов.

— Про тебя расспрашивала, Сереженька, а глаза хитрые, лисьи и сама рыжая.

Схватив девицу за плечи, я повалила ее на кровать.

— Тихо сиди, идиотка малолетняя, и хоть шкурой вон прикройся! — и подскочила к дверной портьере, плотно ее сдвигая.

— Что ж ты ей с девками говорить разрешила? — Мужской голос показался мне знакомым.

— Из осторожности, сокол мой ясный, пусть шпионка бесстыжая думает, что вокруг пальца всех обвела. Да и что эти козявки рассказать могут? Ходил пристав, а после перестал? Про куколку под кроватью ни одна не знает.

— Эх, Маня!

Раздался звук шлепка и жеманное хихиканье.

— Я ее, лисицу рыжую, в дальний кабинет спровадила, в хинский, где ширма с драконами, так что тебя она не увидит.

«Эх, Мария Степановна, падшая вы „свиристелка“, как же вы ошиблись», — подумала я и глянула в щелочку между занавесок. Лестница начиналась в трех шагах от меня, по ней как раз поднимался прекрасно видимый в профиль старый мой знакомый, Сергей Павлович Чиков, поверенный в делах господина Бобруйского.

Переждав, пока любовники удалятся, я повернулась к кровати.

— Одевайся, горе луковое. Тебе велели меня в совсем другой кабинет вести, а ты что удумала?

— Я же не знала, барышня! — Клавдия прикрывалась медвежьей шкурой до подбородка и чуть не плакала. — Подумала, вы из этих, «особенных». Вы только мадам меня не выдайте, тот кабинет с ширмой совсем в другом крыле, я живо…

Она вскочила с кровати и стала натягивать платье, что заняло гораздо больше времени, чем процесс обратный.