Лав Кэти - Клыки и воспоминания
— Садись, — сказал он с притворной строгостью. — У меня для тебя кое-что есть.
Она послушно села, поджав ноги, и с любопытством посмотрел на него.
Он подошел к столу и достал прямоугольную зеленую бархатную коробочку.
Рис опустился на пол рядом с ней и вытянул ноги, а потом протянул коробочку ей.
Джейн хмуро поглядела на нее, глаза ее потемнели от смущения.
— Рис, что это?
Он лукаво улыбнулся.
— Ну, тебе придется открыть ее, чтобы узнать это. — Он снова протянул коробочку ей.
Джейн еще какое-то время колебалась, но потом взяла коробочку, снова поглядела на него и открыла крышку. Глаза ее расширились. Она покачала головой, пытаясь сунуть коробочку обратно ему.
— Нет, Рис, — сказала она твердо. — Нет, я не могу принять его.
Рис усмехнулся, увидев ее изумление.
— Конечно, можешь. Ты должна его принять.
Мать Риса оставила ему несколько украшений, которые он должен был в один прекрасный день передать жене. Много лет он и не вспоминал о них, но теперь ему захотелось, чтобы фамильные ценности принадлежали этой женщине.
Он вытащил кулон из коробочки и протянул ей. Каминный свет плясал в гранях золотистого топаза, заставляя окружавшие его бриллианты переливаться. Он придвинулся к ней, чтобы надеть украшение ей на шею.
Джейн сидела не двигаясь, пока он возился с застежкой. А потом она подвинулась и заглянула ему в лицо. Топаз оказался прямо у нее на груди.
И внезапно стало казаться, что свитер, всего несколько секунд назад такой вызывающий, скрывает слишком много. Рис хотел видеть, как камень сверкает на ее бледной коже. Хотел заниматься с ней любовью, когда на ней не будет ничего, кроме этого кулона — символа того, что она принадлежит ему.
— Рис, пожалуйста, я не могу.
Мгновение он изучающе ее разглядывал.
— Я хочу, чтобы оно было у тебя. Не только как подарок к свадьбе, но и чтобы отметить наше первое Рождество.
Зеленые глаза заблестели как огромные изумруды, в них застыли слезы.
Он встревоженно нахмурился.
— Почему ты плачешь?
— Потому что мне хочется, чтобы все это было правдой, — сказала она и закусила нижнюю губу, словно решив, что сказала что-то не то.
Он мягко взял ее двумя пальцами за подбородок.
— Джейн, это — правда. Это более реально, чем все, что когда-либо со мной происходило. — Он не мог сказать, почему ему так казалось, но знал, что этот так. — Пожалуйста, не снимай его. Ради меня.
Секунду она смотрела на украшение. Затем кивнула — очень медленно, — он начинал понимать, что Джейн делает так, когда в чем-то не уверена.
Рис улыбнулся и притянул ее к себе, так что она оказалась между его длинных ног. Джейн смущенно прислонилась к нему, ее напряженная спина оказалась прямо у его груди. Но она не стала отодвигаться.
Они сидели так какое-то время, молча смотря в огонь. Его переполняло счастье. И он знал, что этот момент особенный, такое нечасто с ним случалось, счастье очень долго ускользало от него.
Но почему? Ему стоило бы быть счастливым: у него прекрасная семья, у него есть все, что только должно быть у очень богатого человека. Почему же он вдруг решил, что прошлое не всегда было безоблачным?
Рис сделал глубокий вдох, пытаясь понять свои расплывчатые мысли, когда его ноздри защекотал ее чистый, цветочный аромат.
Он не смог сдержаться и зарылся носом в ее мягкие волосы. Его руки крепче сжали ее талию, и он отметил про себя, что она осталась абсолютно расслабленной.
Его туманные воспоминания вдруг перестали иметь значение. В эту минуту Рис чувствовал себя счастливым, и он поклялся себе, что Джейн тоже узнает, что такое счастье.
Он в этом убедится — не будь он пятым виконтом Ротмером.
Глава 8
Джейн лежала в постели, держа перед собой кулон, и зачарованно наблюдала, как он переливается в свете лампы. Камень посередине был размером с серебряный доллар, овальный, с множеством граней, казалось, он впитывает свет золотистыми глубинами. Топаз окружали квадратные алмазы, сверкающие как звезды.
Она боялась даже подумать о том, сколько в кулоне карат или сколько он может стоить. И она не сомневалась, что камни настоящие. Джейн расстроенно покачала головой. Не стоило брать его, даже понарошку. Это украшение предназначалось другой, а не женщине, которую Рис едва знал.
Зачем она приняла его? Она ведь могла отказаться. Могла убедить его, что еще слишком рано. Да в чем угодно. Но она взяла его и надела. И на какое-то мгновение притворилась, что это изысканное украшение в самом деле предназначалось ей. Не потому что кулон явно был дорогим или красивым, а потому что он вызывал в ней такое ощущение, словно ее место действительно здесь — рядом с ним.
Она перекатилась по кровати и положила кулон на ночной столик, цепочка золотой лужицей окружила подвеску.
Подложив ладони под щеку, она продолжала разглядывать подарок.
Как это ни печально, сегодня было лучшее рождество в ее жизни. И о чем это говорит?
Она прикрыла глаза, и на нее нахлынули воспоминания о Мэне. Рождество в полуразвалившемся, мрачном старом доме, отец, слишком погрязший в мире фантазий, чтобы уделять дочери внимание, которое было так ей необходимо. Одиночество.
Ее, как обычно, охватило чувство вины. Отец делал все, что в его силах. Может, просто она ждала слишком многого.
Джейн открыла глаза и снова посмотрела на кулон. Нужно думать об этой ночи, как о просто хорошо проведенном времени. Подарок, снег и огонь в камине. Это было так здорово. И поцелуй Риса. Очень здорово.
Она потерла губы костяшкой указательного пальца. Нежную кожу начало покалывать от одного лишь воспоминания о поцелуе. Его прикосновения были такими чудесными — идеальными. И пока он обнимал ее, ей даже в голову не приходило, что не следовало отвечать на его поцелуй. Когда он прикасался к ней, все было правильным, все внезапно начинало иметь смысл.
Ночь была волшебной, и такой она ее и запомнит — даже когда они оба вернутся в реальный мир.
Она снова устало закрыла глаза. Кто знает, может, все это просто сон, и завтра она проснется в Мэне. Одна.
Джейн вздрогнула, открыла глаза и попыталась понять, где находится. Она в квартире Риса, в красивой сине-белой комнате. Но сейчас комната больше не казалась ни уютной, ни безопасной. Здесь чувствовалось чье-то присутствие, жуткое и зловещее.
Она лежала, не двигаясь, едва дыша, укрывшись до подбородка, и прислушивалась. В комнате было тихо; даже шум города не нарушал тишину. Но ей не нужно было слышать то, что здесь находилось. Она могла чувствовать это. Воздух стал пронизывающе сырым и касался кожи, словно холодные, липкие ладони, даже под толстыми покрывалами. Она подавила дрожь, оставаясь абсолютно неподвижной.
