Аэсолли (СИ) - Иванченко Мария Антоновна "Sirius"

Глава 30. Каталепсия

Catalepse

Белый-белый лист бумаги. Белоснежный снег за окном. Середина осени, мимо уличных фонарей пролетают мягкие снежные хлопья. Почти тёплые. За окном так уютно, что хочется уйти в лес, лечь под берёзой и умереть. Нежно уснуть. Стать такой же снежинкой – лёгкой, невесомой, кружевной, неживой и такой быстро тающей.

В моём сердце идёт снег. Он медленно оседает там, внутри. Тусклое, серо-белое небесное мерцание не в силах осветить мою душу, там сумрак, тень, смерть. Моя любовь еле тлеет. Я хочу уберечь этот тихий огонёк от алчных пальцев Вечности, я не хочу, чтобы моё чувство было таким кратковременным. Поэтому я сделаю всё, чтобы сохранить эту искру.

Я несу в руке фонарь. В нём мечется и пляшет огонёк свечи, бросая причудливые тени на всё вокруг. Это – горение моей любви, это – тени в моей душе. Что сильнее – свет или тьма? Они сплелись в своём бесконечном танце, они пытаются утянуть меня на дно, за собой. Но снег всё идёт. И печаль всё не проходит.

Неужели так всё и закончится, не успев начаться? Ведь не может быть такого, что любовь умирает. Она же вечна… Ничто не в силах победить её.

Я медленно бреду по серой брусчатке мостовой. Снег всё также медленно и беззвучно падает. Природа вокруг меня безвидна и пуста. Безлика и пустынна. Чёрные тени с расплывчато-дымчатым абрисом куда-то скользят. Прочь от меня. В неизвестное. Они уходят, чтобы навсегда исчезнуть, чтобы больше не возвращаться.

Фонарь, который я несу, такой красивый. У него восемь стеклянных граней. Каждая грань – витраж, и окно в иной мир. Розово-голубые, палево-красные, изумрудно-солнечные тона так и сияют, так и сверкают, отсвечивая на мир вокруг, делая его белоснежное и пустое безмолвие наполненным до краёв прекрасными сновидениями. Я снюсь миру, я всего лишь мимолётная грёза этого времени и этого пространства, и после меня им померещатся ещё многие сновидения. Просто я – тот, кто несёт фонарь. Из его стеклянной глубины на мир смотрят мириады духов. Они – то, что творит меня, без них я также пуст и безвиден, как и мир вокруг. Духи танцуют вокруг огонька свечи, извиваются и корчатся, блестят и летают.

Свеча большая и длинная, она слеплена из серебристого воска Вечности, казалось бы, что в силах потушить её? Но сама Вечность протягивает мне свою ладонь, исписанную призрачными голубыми рунами, шепча, что всё не вечно. Вечность, ветреный феникс, как же ты относительна. Зачем ты говоришь мне это?

Я прохожу ещё несколько шагов, прежде чем мне попадается это дерево. Оно большое, раскидистое, глубоко вросшее в землю толстыми кореньями, а своей кроной подпирающее небо. Кроны не видно, ведь небо затянуто хмурой серой марью, и идёт снег. Я прикрываю глаза, но серо-белый мир просвечивает сквозь веки, отпечатываясь на сетчатке. На ресницы приземляется снежинка, я моргаю, и она тает, алым проливаясь в глаз. Я смотрю в зеркало своей души – теперь кажется, что я умываюсь кровавыми слезами.

Дерево стоит. Оно молчаливо, как и всё вокруг. Его тишина начинает давить на мой разум. Внутри я знаю, что дерево гудит и вибрирует, как натянутая струна. У него есть своя гармония, его настройки совпадают с параметрами мира, и они резонируют в такт. Но эти конвульсии просто выводят из себя. Зачем двигаться, если ты стоишь на месте? Дерево разевает на меня глубокую пасть своего дупла. Теперь я ясно вижу, что внутри натянуты толстые металлические струны. Я кончиком пальца давлю на одну из них, и вдалеке гремят раскаты грома. Проклятое дерево!

Ставлю ногу на узловатый корень. Он течёт и извивается, как прихотливая змея, и возвышается над землёй на целый метр. Приподнимаю фонарь повыше, и его чёрная резьба оказывается на уровне моих глаз. Только тогда я замечаю, что под его навершием, изогнутым, как крыша буддийского храма, притаились драконы, единороги и прочие химеры. Они ухмыляются и скалятся, словно бы говоря мне: «И ты грядёшь, и ты уйдёшь, и всё в душе твоей есть мрак, тень и скрежет зубовный». На витражах изображена какая-то мифология, но что мне до неё? Взяв фонарь в зубы, я лезу по дереву. Его кора такая шершавая и рельефная, что ползти по ней не составляет никакого труда. Высоко наверху, вне моей досягаемости, древо раскинуло руки-ветви, стремясь охватить весь Омниверс.

Опять эти границы. Я медленно качаю головой, протестуя подлому гамбиту мироздания, и вновь понимаю, что эндшпиль остался не за мной. Тогда я решаю сбросить с доски все фигуры. Капризный ребёнок.

Белый Король одиноко падает на коричневатые кочки пожухлой травы. Снежная пудра медленно пролетает мимо него, опускаясь наземь и тая. Также медленно тянутся дни, мгновения… Я понимаю, что договор на моё бессмертие был нарушен обеими сторонами. И спускаюсь вниз.

Белый Король беззвучно плачет. По его нежным, почти персиковым, щекам текут прозрачные чёрные слёзы, оставляя угольные дорожки на гладкой поверхности его костяного тела. Кто он такой без Королевы и без друзей? Чёрный Король сидит на Коне, и смеётся над ним. Его Королева лежит с проломленной головой. А Королю хорошо, теперь он свободен. Абсолютной Тьме не нужны жалкие подачки Света. Медленно, медленно он скачет в белоснежную мглу, скрываясь за этой серебристой пеленой. Он растаял через десять шагов – на самом деле, кому, как не мне, знать это.

Я подхожу к Белому Королю и обнимаю его.

– Прости, милый, но ведь Чёрный Король прав. Зачем тебе внешний враг, когда твои химеры едят тебя изнутри?

Король тает в моих объятиях, как мокрый снег, стекая к ногам прозрачной лужицей и тут же испаряясь. Шутки мироздания. Шути, пока ещё можешь шутить. И шш-шу, шу-у, шших-шиих.

Палая листва под моими ногами шуршит. Я пинаю её своими прорванными ботинками. Кристаллики льда приятно хрустят. Если бы я был здесь завтра, то увидел бы дивный райский сад, но теперь здесь только развалины.

Мой фонарь освещает зияющий в земле провал, и я мгновенно отскакиваю в сторону – не хочу заразиться очередной безумной идеей. Я обхожу провал по длинному радиусу, и выхожу прямо на набережную.

Небо потонуло в воде. Лёгкие озёрные волны облизывают щербатые губы берега. Они оттачивают своё мастерство, ограняя песчинки, наполненные Вечностью, и осколки чьих-то мечтаний.

Медленно перетекаю в положение сидя. Моё безвольное тело обнимает себя руками за колени. Я начинаю раскачиваться в такт музыке волн. Волны поют песню: одинокая чайка заблудилась в небесах, запуталась в мокрых сетях облаков, и камнем рухнула на землю. Мёртвая, как и всё мироздание. Все мы сделаны изо льда, стекла и камня. Только звёзды были сотворены из перьев и чешуи. Но и те – сгорели.

Вместо снега с небес сыпется чёрный прах. Мгновенно запорошило всё вокруг. Я начинаю задыхаться, и поднимаю фонарь повыше. Духи внутри беснуются, отпугивая небесных демонов. Мои демоны никогда не позволят другим демонам занять своё место.

Отряхиваю штаны и смотрю в небо. Вновь, как ни в чём не бывало, идёт снег. Иногда мне кажется, что эти фокусы сведут меня с ума. Что оно вытворяет…

В лесу ещё тише и спокойнее. Здесь можно не бояться демонов, тут обитает концентрированная пустота. Демоны боятся такой пустоты. Я ложусь под дуб, лениво наблюдая, как вызревает жёлудь, и обращаю свой взор к небесам. В мои глаза падает снег, он тает прямо на роговице, это очень неприятно, но я терплю. Мёртвым должно быть всё равно, и я тоже обрету равнодушие. Фонарь в левой руке постепенно тускнеет. Духи засыпают. Свеча, напротив, разгорается всё сильнее, но света она не даёт. Горение в себе. Может, ты всё же поделишься со мной, или я для вас уже всего лишь мёртвая материя?

Этот фонарь не принадлежит мне. Когда-то придётся отдать его. И он останется, а я уйду.

Я лежу, раскинув руки в траве. Небо провисает надо мной, как дуга. Если я захочу, я смогу языком достать до его поверхности. Хрустальные сферы нынче не звенят. Резко выбросив руку вверх, я успеваю пробить дыру в небе, до того, как оно резко возвышается. Сквозь дыру в небе видны осколки звёзд. Кто-то разбил их, думая, что вещи умирают на счастье. Но ведь это же не так. Когда разбивается чашка, сущность её, отрываясь призрачной плёнкой, провисает и калечится, а потом медленно истаивает. Так идеи отходят в мир иной.