Змееловов больше нет - Кузнецова Дарья Андреевна
Барес только задумчиво кивнул, принимая слова к сведению. Ясно, что спорить с отцом сейчас — гиблое дело, проще согласиться. Тот нечасто упирался в каком-то вопросе, но уж если упирался — сдвинуть с мертвой точки было невозможно. А в подобном состоянии Бес его вообще ни разу не видел, Асписа буквально трясло от злости. Чтобы он начал ругаться? Да в присутствии сына?! Что-то неслыханное! А тут кое-как сдерживался, чтобы не перейти на совсем уж грязную брань, и на большее его не хватало.
Надо быть слепым, чтобы не понять, насколько отец необъективен по отношению к госпоже Неро, и это наталкивало на разные мысли. Змея знает, что между ними случилось в прошлом, но явно что-то личное. И именно здесь лежала отличная почва для сомнений.
Отца Барес, безусловно, любил, но прекрасно понимал, что тот имеет свои недостатки и в молодости совершил немало ошибок. Скорее всего, именно в отношениях с женщинами. Это в последние годы Аспис остепенился и куда сильнее занят работой, чем личной жизнью, которой у змея вообще, кажется, нет. А вот раньше, если верить шуткам деда, о постоянстве его нечего было и говорить. Да что далеко ходить за примером — судьба самого Беса наглядно иллюстрировала молодость отца!
Да, возможно, госпожа Неро действительно хитра и расчетлива и всего лишь играет роль. Но не менее вероятно и то, что Аспис сам не без вины и погорел в конце концов на собственной неразборчивости. Например, если бы госпожа змеелов застала его с другой, то вполне могла бы отомстить. Слишком жестоко, но обиженная и оскорбленная женщина — существо страшное.
Напрямую выяснять подробности молодой змей не рискнул. Отец многое ему позволял и крайне редко ругал — только по делу, но в лоб спросить: «А не изменял ли ты, случайно, этой женщине, когда вы встречались?» — все-таки слишком. Тем более сейчас, когда родитель так зол.
Но и выкинуть из головы странное противоречие не получалось. Есть слова и ненависть родного отца — честного, принципиального змея, который никогда и ни в чем не врал сыну и которому Бес безусловно доверял. А есть слова и явная любовь к этой женщине двух юных змеек и их старшего брата, да и собственное приятное впечатление никуда не делось. Несколько раз он встречал госпожу Неро в коридорах поместья, пару раз — окруженную детьми и что-то терпеливо им объясняющую, однажды она даже ласково успокаивала едва не плачущую девочку. И совершенно не получалось поверить, что Норика — действительно такая равнодушная стерва, как говорил отец. Чувствовалось, что там какая-то загадка, а загадки Барес любил до такой степени, что выбрал для себя профессию следователя и учился сейчас именно этому.
Чтобы удовлетворить собственное любопытство и никому при этом не навредить даже в малом, Барес решил наблюдать внимательней и осторожно расспрашивать всех, кто знал госпожу Неро. И только потом, если накопятся новые факты, предпринимать иные действия.
Много лет назад
Мужчина, прикованный к куску мрамора, загнанно дышал и стискивал зубы. Спутанные, серые от пота волосы облепили лоб тонкими щупальцами. Под блестящей от проступившей влаги кожей судорожно сокращались мышцы, заставляя тело мучительно выгибаться.
Мне казалось, что я лежу там же. Что это меня корежит на пыточном столе, что это я выдавливаю сквозь зубы стоны, с трудом втягивая воздух — едкий, словно выжигающий легкие. Слезы застили взгляд, текли по щекам. Хотелось закрыть глаза, заткнуть уши, не слышать и не видеть больше ничего — но я не могла отвести глаз. Только впивалась ногтями в ладони, кусала губы, пытаясь болью реальной заглушить ту, которая разрывала сейчас сердце.
— Отпустите его. Пожалуйста… — прошептала, точно зная, что меня никто не послушает.
— Ты добрая девочка, дитя, — прозвучал рядом мягкий, вкрадчивый, полный участия и сочувствия голос Великого Змеелова. — Ты даже готова отдать жизнь за любимого. Прости, что мне приходится быть жестоким с тобой, но ты не оставляешь мне выбора. Этот урок нужен.
— Магистр, он ни в чем не виноват! Он… ради меня туда пришел!
— Боюсь, ты стала жертвой обмана, дитя, — возразил мужчина, стоявший за моим плечом. — Змеям нельзя верить. Их суть — ложь и притворство. Ты думаешь, он любит тебя, дитя мое? Так же, как ты его?
— Да! — Я отрывисто кивнула.
— Змеи — выродки. Они не способны на чувства. Ты же знаешь, что это за артефакт? Видишь, как он работает?
— Да. — Я вновь кивнула.
— Как?
Говорить было больно. Отвечать на вопросы, как на экзамене, когда за тонкой пленкой щита корчился от боли тот, кого я любила, — невыносимо. Я готова была упасть на колени и умолять отпустить его, но остатки разума заставляли держаться. Потому что змею это не поможет, но окончательно уничтожит и меня — тех, кого презирает, Великий Змеелов не щадит.
Поэтому я ответила:
— Этот артефакт работает на магии змеев. Он… снимает барьеры. Заставляет говорить правду.
— Тогда слушай правду. — Магистр, кажется, сделал какой-то знак дознавателю.
— Та девушка, с которой тебя поймали. Кто она? — Ровный, бесстрастный голос. Взгляд уставшего от рутины клерка. Неровно обрезанные тусклые волосы и длинный острый нос… Этот мужчина воспринимался частями, и никак не получалось собрать образ воедино, запомнить его.
— Так из ваших же, шлюха, — процедил сквозь зубы распятый на столе мужчина. Я дернулась, как от удара, не веря своим ушам. — Еще скажи, что ты не знаешь!
— С какой целью ты встречался с ней?
— Забавно было трахать змеелова. Да и больно хороша, дрянь, не удержался!
— Ты ее любил?
— Змеелова? — сдавленно засмеялся змей. — Я идиот, что ли? Конечно нет!
— Что ты чувствуешь к ней?
— Отвращение. Все-таки сдала меня, шлюха… Надо было свернуть ей шею.
Сухая крепкая ладонь ободряюще сжала мое плечо.
— Это неправда! — выдохнула я, уже ничего не видя от слез. — Он не такой…
— Мне жаль, дитя, — мягко проговорил Великий Змеелов. Потянул прочь — я не противилась, я вообще уже слабо понимала, что происходит. Мой мир рассыпался подобно песчаному замку. Песок царапал горло, резал глаза.
— Это неправда! — повторила я.
— Предательство — это всегда больно, девочка моя, но ты должна была услышать и увидеть сама. Юности свойственно ставить под сомнение слова старших. Это прекрасно, но это — мучительный путь. Мне очень жаль, но за твою неосторожность тоже последует наказание. Законы, дитя, появляются не на пустом месте, и их нарушение всегда приносит страдание.
Меня привели в камеру — крошечную клетушку с единственной койкой. Лязгнул засов, отрезав эту каморку от мира. Сил на беспокойство о собственной судьбе, на страх о будущем, на оправдания — не было.
Я не глядя упала на койку. Не рыдала — выла от боли, кусая подушку.
Жизнь рушилась. Все, чем я жила последние дни, то, что впервые заставило почувствовать себя по-настоящему счастливой, оказалось ложью. Все слова, все мечты, вся нежность — обман.
Чувство умирало мучительно, и мне хотелось умереть тоже. Не знать, не помнить, никогда больше не чувствовать ничего.
А хуже всего было то, что я по-прежнему не могла желать этому змею зла. И вместе с собственной болью меня терзали свежие воспоминания об искаженном мукой лице и навязчивые мысли о том, что змея ждет костер.
После насыщенного дня очередному кошмару, который поднял меня с постели еще до рассвета, я не удивилась, а уж его сюжету — тем более. Воспоминания. Как жаль, что невозможно заставить себя забыть подобное: только кажется, что все прошло и отболело, как проклятый разум, подстегнутый ассоциациями, вновь вытаскивает из прошлого какую-нибудь мерзость.
Несколько мгновений, лежа в постели, я позволила себе всерьез подумать о предложенном старым алхимиком варианте. В конце концов, даже если Язод Самос врал, вряд ли он действительно сделает мне что-то плохое — не в его интересах привлекать к себе внимание. Но даже если он даст какой-то сложный и незаметный яд… ну, тогда кошмаров не останется с гарантией, верно?
