Дарья Кузнецова - Симбиоз
Вот тут‑то и появился в нашей жизни всерьёз и надолго спокойный степенный космолётчик Борис Таль и его рассудительная жена.
Дружба таких непохожих людей, как дядя Боря и мой отец, началась весьма прозаично, в детстве, когда один мальчишка, сорванец со сбитыми кулаками, вступился за другого мальчишку, худенького очкарика с огромным футляром виолончели, перед дворовыми хулиганами. Так и подружились. Они относились друг к другу одинаково покровительственно: музыкант — отличник считал троечника — обалдуя недалёким, простым как табурет, но добрым и хорошим, а тот его считал бестолковым и неприспособленным к жизни, но — забавным. Дружба оказалась неожиданно крепкой несмотря на диаметральную противоположность сначала мальчиков, а потом и мужчин. Они до самой гибели отца регулярно общались и явно получали от этого процесса удовольствие. Наверное, обоим нравилась возможность на какое‑то время окунуться в совсем другой мир, непривычный, а потому — загадочно — интересный.
У отца в жизни всё было просто. Музыкальная школа, консерватория, концерты, конкурсы, репетиции, бесконечные гастроли и такая же возвышенно — интеллигентная жена. Вместе они напоминали пару журавлей: тонкие, изящные, светловолосые, с плавными движениями и вкрадчивыми мягкими манерами.
У дяди Бори… тоже всё было просто. Лётная школа, пятнадцать лет за штурвалом военного транспортника, стычка с пиратами, ранение, комиссия, пенсия в тридцать пять и небольшой дальнобойщик, взятый под залог всего имущества, которое у него было. И жена — простая и добрая женщина, ассистент врача с того же корабля, на котором он служил. Они тоже вместе смотрелись очень органично: невысокие, плотного телосложения, деловитые и хозяйственные. Лично мне они напоминали пару бобров.
Собственно, на этот транспортник нас и забрали, вполне официально оформив опекунство. Здесь и моя недополученная профессия бортмеханика оказалась очень кстати. Специальность я выбирала по простому принципу «как можно дальше от оркестра и сцены», а техника в целом и космические корабли в частности завораживали меня с детства. К счастью, особыми талантами в музыке я не блистала, и родители не стали уговаривать продолжить династию. Хотя играть на скрипке я выучилась, и даже полюбила это дело; но — для себя, тихонько, под настроение.
О неоконченном образовании я не жалела совершенно. На практике, да под руководством прошлого механика деда Ефима, сейчас окончательно осевшего на Земле из‑за преклонного возраста и проблем со здоровьем, я освоила её в гораздо большем объёме, чем могла сделать это в училище.
Зрелище, конечно, довольно потешное: пара журавлят, воспитанная бобрами. Мы же с братом в родителей, оба светловолосые и достаточно высокие, я так даже выгляжу почти хрупкой, как мама, даром что на поверку гораздо крепче. А вот Ваня в отличие от отца не чурается физической нагрузки, и, более того, весьма упрямо работает над своей подготовкой. Результат пока выглядит весьма потешно, братец здорово напоминает вешалку, но это просто пока растёт. Вот вырастет, мясца наработает, красавец будет. Действительно — космический волк. Он твёрдо настроен пойти по стопам дяди Бори, нынешняя жизнь ему безумно нравится, он уже неплохо наловчился пилотировать. А я… мне она тоже в целом нравилась.
Если бы ещё не Ванькины шуточки!
— И что «Выпь» говорит? — уточнила я, пока мы шли по гладкому упругому покрытию без малейшей щербинки — небольшому местному космодрому.
«Выпью» называлось упомянутое Иваном устройство дальней связи, позволявшее почти без задержек передавать информацию на громадные расстояния. Закономерно, что подготовка к сеансу связи начиналась с дядиного флегматичного «ну что, выпьем?» Устройство было сложное, капризное, задумчивое и на редкость неторопливое. Её работоспособность зависела от совершенно непредсказуемых факторов вроде личного «хочу», активности Сириуса или скорости ветра на Юпитере.
— Вот сейчас придём, сама узнаешь, — отмахнулся он. Потом пару секунд помолчал и смущённо продолжил: — Слушай, Алёнк, я комбез порвал. Зашьёшь?
— Как ты умудряешься это делать? — Я растерянно покосилась на мелкого. Ткань наших лётных (читай — рабочих) комбинезонов была живучей настолько, что из неё можно было шить скафандры (собственно, их из неё тоже делали), но брат умудрялся регулярно рвать её в самых неожиданных местах, причём без особых усилий.
Хотя больным вопросом, конечно, была обувь. Как шутила тётя Ада, это была основная статья наших расходов, в отдельные периоды перекрывающая даже текущий мелкий ремонт и топливо.
— Да это не я, оно само, — привычно начал отпираться Ванька. — Я с погрузчика слезал, вот и… — он продемонстрировал внушительный разрыв на боку под мышкой, в который прошёл бы мой кулак.
— Ладно, как прыгнем, приноси, заклею, — отмахнулась я.
— Спасибо! — просиял он. За годы жизни с этим оболтусом я наловчилась чинить дыры так, что они становились почти незаметны, только придавали общему виду одежды лёгкий налёт «бывалости», безумно радовавший Ивана.
Лётное поле было небольшим. На Лауре пока ещё не было крупных поселений, для начала её следовало как следует изучить, понаблюдать за естественным ходом вещей, выяснить грозящие людям опасности, прикинуть, каких местных животных и растения можно использовать в быту, а какие земные — разводить в новых условиях. Всем этим занимались специалисты — исследователи в нескольких городках и мелких поселениях, раскиданных по планете, оборудование для которых мы и привезли. Дядя Боря пользовался авторитетом в своих кругах, его знали как человека слова, и потому он входил в число частных лиц, которым порой доверяли перевозку государственные структуры. Груз был слишком маленьким, чтобы ради него снаряжать полноценный рейс, но слишком важным, чтобы ждать попутных контейнеров.
Прежний владелец нашего корабля явно не блистал фантазией, но транспортник этот искренне любил. Во всяком случае, именно такое впечатление у меня сложилось, когда я узнала его название: назвать «Лебедем» серийный транспортник «Пеликан — М» мог только человек подобного склада.
Корабль своими очертаниями действительно напоминал птицу. Вытянутая узкая «голова», где располагалась рубка, перетекала в толстое «тело» трюма, «крыльями» плотно обхватывающее крупное «яйцо» двигательного отсека.
Двигателей было три, а, вернее, три системы двигателей. Не только у этой модели, подобное разделение существовало уже много лет. Атмосферные, или «факелы», позволявшие маневрировать в атмосфере и садиться на планеты, импульсные, или «толкачики», быстро разгонявшие корабль в вакууме, и, конечно, прыжковые, позволяющие прокалывать пространство и собственно путешествовать между звёзд. Последние как только называли: и «бочкой», и «дыркоделом», и даже — моё любимое! — «волшебным пенделем». И это только малая часть цензурных вариантов, космолётчики — народ простой и на язык острый.
