Чёрный полдень (СИ) - Юля Тихая
Но что, если он приедет в Старый Биц — а меня нет? И мы разойдёмся, так и не узнав друг друга.
— Помоги мне, Полуночь. Помоги мне…
Но Полуночь молчала. Её серебряный силуэт, одетый в мерцающую дымку, появлялся на небе лишь в Долгую Ночь, — и даже тогда она глядела куда угодно, но только не на меня. Нас были у неё тысячи, многие тысячи сплетающихся в цветастый ковёр судеб, и не было ей никакого дела до одной оборванной ниточки.
Пусть Полуночь молчала, зато всю дорогу из Старого Бица за мной следила Луна: она заглядывала в окна поезда, когда он упрямо полз выше и выше в наши серые предгорья, и её ласковый свет щекотал лицо. Я сидела с краю, подперев подбородок рукой, и рассеянно наблюдала, как уносятся вправо огромные мшистые валуны, будто разбросанные по скудным полям расшалившимся гигантом, — такие раскатились по окрестностям после той страшной аварии, что смела собой транспортные платформы Марпери и всю бойкую жизнь нашего городка. Поезд простучал колёсами по мосту, на мгновение мелькнув отражением в речной воде: старенький локомотив и пара вагонов, один из которых отцепят уже на следующей станции.
Закат истлел, в животе бурчало, а туман в голове убаюкивал, и от этого даже очередная болезненная неудача становилась мелкой и вполне посильной. Я так и сидела, тупо глядя в окно, пока поезд не взобрался по насыпи к станции, и машинист не проговорил через помехи:
— Поезд прибывает на станцию Марпери, поезд дальше не идёт.
А в Марпери пахло домом, и я снова стала собой. Перестарком и неудачницей, которая накрутила кудри и ехала, держа голову, точно хрустальную, — лишь не бы не примять причёску. Мы встретимся, он увидит меня впервые, и богатые пышные локоны, спускающиеся почти до самой талии, — девичье богатство, доставшееся мне от бабушки, — поможет моему мужчине полюбить меня даже немного быстрее, чем это обычно бывает у двоедушников.
На обратном пути я заплела волосы в косу, безжалостно продрав спутавшиеся кончики расчёской. Это даже немного больно, и поэтому — хорошо.
Было далеко за полночь, когда я неслышно приоткрыла дверь дома, сняла галоши и туфли, повесила пальто на крючок в сенях. Рыжая толкнулась мягким боком об ноги и выскользнула за дверь, а я обтёрла лицо, неловко грохнув умывальником и покрывшись мурашками от холодной воды, и зашла в кухню.
Пахло кислыми щами: Левира не подвела, занесла еды, как и обещала. Вот только не догадалась оставить хоть одну лампу и зачем-то открыла окно, и в по-осеннему прохладном доме стало зябко.
Я оставила сумку у входа, села за стол, прислонившись к холодному боку печки.
— Нет? — хрипло вздохнула тётка со своей постели.
И я опустила голову:
— Нет.
ii
— Сильно расстроилась?
— Ну… так.
— Бедняжечка.
Девчонки сочувствовали на все лады, а я неловко улыбалась, выныривая из ворота платья и затягивая ленты тяжёлого плотного халата. Волосы под косынку, закатать рукава, потоптаться рабочими тапками по мату с дезинфицирующим средством; голова тяжёлая, гулкая с недосыпу, и глаза щиплет, как будто хочется немножко поплакать, но я бодрюсь и завязываю косу потуже.
— Ты не переживай только.
— Такое бывает, я знаю. У моей сестры соседка встретила пару почти в сорок лет, но они даже успели сделать ребёночка!
— Может быть, тебе больше поездить по Кланам?
— Можно обратиться к оракулу. Оракул всё видит, и она…
— Тсс!.. Это ведь чёрная магия!..
— Да разве же?..
— У неё дурной глаз. Олта, даже не думай об этом! Ты обязательно его встретишь. Ты только верь!
Работницы щебетали на все лады, утешая и советуя какую-то бессмысленную ерунду, пока бригадирша не гаркнула:
— Ша, бездельницы!
И тогда в раздевалке сразу воцарилась тишина, только шелестели фартуки да косынки.
— Нас сменят скоро, — мечтательно сказала рябая Абра. — И я домой сразу — рраз! Ребята мои сокучились, уже и забыли небось, как я выгляжу…
Тогда разговор свернул на детей, и, пока мы перебегали от раздевалок к цеху через пропылённый холодный двор, работницы делились планами на ждущий их после вахты отдых.
Когда-то Марпери был живым, красивым городком. В моём детстве у нас замостили центральную улицу цветной брусчаткой, поставили фонтаны и разбили сквер, а весь кирпичный квартал сиял вывесками гостиниц и мотелей. Я любила кормить голубей и слушать, как смешиваются на улицах чужие наречия: в этом было что-то уютное, важное, как будто я сама была хозяйкой настоящего центра мира.
Тогда здесь, при перевале, высилось техническое чудо Кланов — платформенная переправа. Нагруженная железнодорожная ветка тянулась к нам от самой столицы, пересекая цветущий Луг, дышащее влажностью Заливное и смешанные леса Южного Подножья. Потом поезд гремел колёсами по длинному мосту над каналом, а рядом высился кранами грузовой порт: через цепь из шлюзов туда ползли тяжёлые широкие баржи, заполненные лесом и камнем, стеклом и тканями, зерном и мороженой рыбой.
Всё это богатство доставлялось до огромного вокзала Марпери. Там всегда стоял густой дух иноземных дорог и чего-то кислого. Затем механические платформы поднимали грузы до перевала и отправляли дальше, в земли детей Луны и городки при друзах лунных жриц.
Когда я училась в школе, нас водили на экскурсию к подъёмнику. На всех надели яркие оранжевые каски и жилеты со светоотражающими полосками, и мы ехали на платформе вместе с паллетами древесины до самого верха. Там было холодно и туманно, я замёрзла до костей, но вид был совершенно чудесный. Можно было стоять у сетчатого забора долго-долго, глядя на то, как стелется по склону перевала дымка, как крутятся гигантские колёса и гремят толстые канаты-тросы, и представлять себя частью этого огромного механизма.
Почти весь Марпери работал при перевале; в школе нас научили, что это называется «градообразующее предприятие». Я любовалась платформами каждое утро, пока шагала на учёбу. Мой папа служил помощником инженера третьего подъёмника, мама — технологом при рабочей столовой, в Марпери были колледж и кинотеатр, а электрички в Старый Биц отправлялись четырежды в день.
Потом, когда мне было двенадцать, случилась авария. Взорвался механизм, и переправа обрушилась, как игрушечная. Гигантская шестерня прокатилась по склону, запустив сход крупных валунов, спаянных чарами при строительстве дороги. Один из таких снёс крыло нашей школы, и я до сих пор помню те грохот и пыль, и чудовищный запах крови, и то, как вставали дыбом все волосы на теле, когда мы прятались под припорошенными штукатуркой партами. Кто-то описался,
