Мурена (СИ) - Багрянцева Влада
— Ты всегда несёшь ерунду? — спросил Леон, хотя и так знал, что вопрос звучит глупо. — Можешь объяснить, что со мной стряслось?
Шут выкатил глаза, изображая священный ужас и сочувствие одновременно, они вмиг наполнились влагой:
— Вы в самом деле ничего не помните? О, Господь, как жесток ты к невинным! За что наказан бедный Лойд…
— Нет, стой, стой, — замотал головой Леон. — Не рифмуй, просто поясни, что случилось до того, как я очутился на земле? Я упал с лошади?
— Лойд, ты правда не в себе, дорогой, — заметила обеспокоенно дама, подбирая хвост и садясь рядом на обитое гладкой тканью сиденье. — Ты с ним никогда не разговаривал, как бы он тебя не доставал. А ну прочь! — шикнула на шута и задернула шторку на дверце. — Как он меня раздражает!
— Как его зовут? Как вас всех зовут?
Дама задохнулась от удивления, затем снова сдвинула бровки, постучала в крышу стеком, и экипаж тронулся. Сопровождающие, видимо, поехали верхом, и где-то неподалёку слышалась возня — собаки ломились сквозь кусты.
— Меня зовут Веста, — проговорила дама чуть ли не по слогам. — Моего брата, того, что в бордовом — Вилли. Мы выехали на охоту утром, вы все верхом, а я прибыла на карете, потом пересела на лошадь, я не могу долго сидеть в седле, ты же… знаешь. Твоя лошадь чего-то испугалась и понеслась в лес, мы нашли тебя уже лежащим на земле, а дальше ты уже помнишь.
Леон смотрел на неё выжидающе, и она вздохнула:
— Я твоя невеста. Мы идём под венец в конце этого месяца.
— Какой сейчас год?
У Леона снова пересохло во рту — про путешествия во времени он читал, мог поверить в существование временных петель и порталов — это можно было объяснить даже с точки зрения законов физики — и совсем не хотел оказаться в веке, эдак, шестнадцатом.
— Одна тысяча девятьсот восьмой от Рождества Нанайи, — проговорила Веста, следя за выражением его лица.
— Кто такая Нанайя? — прошептал Леон, и она побледнела, окончательно теряя невозмутимость.
— Лойд! Ты совсем ничего не помнишь?
Посидела, открывая и закрывая рот, потом вытащила из-за расшитого пояса надушенный платочек и принялась обмахиваться им. Леон отодвинул шторку и всмотрелся в скачущие за окном стволы массивных деревьев. Раньше не видел таких — платаны и сосны в одном флаконе.
— Мы находимся на твоих землях, рядом с государством Гредагон, твои земли и соседские называются «Скворечники» — потому что имения у всех небольшие, но густо населенные. Мы с тобой встретились на балу в честь рождения Его Величества Асха Вероодского, занявшего трон соседнего с Гредагоном государства — Мирамисы. Ты в меня сразу влюбился и попросил моей руки, и папенька нас благословил, хотя изначально был против. Вспоминаешь хоть немного?
Леон потёр виски пальцами и закрыл глаза.
— Нет, я совсем…
— Как у вас тут скучно! — в окошко вдруг просунулась голова свесившегося с крыши шута. — Я думал, у вас тут скачки! Ваше превосходительство, отчего же вы даму не утешите? Глазки мокренькие, а между ножек совсем нет.
— Пошел вон! — краснея, натужно воскликнула Веста. — Я скажу отцу, чтоб отослал тебя обратно!
— Как тебя зовут? — заинтересовался Леон, снова попадая в гипнотический плен немигающих глаз.
— Мурена, Ваше дурацкое Превосходительство. Вы, видать, совсем больно приложились, раз забыли мою улыбку.
Шут улыбнулся. Стоит признать, что его оскал, который улыбкой назвать было трудно, Леон точно забыть бы не сумел — тонкие губы растянулись до самых ушей, открывая мелкие остроконечные зубы. А когда эти губы облизал длинный узкий язык, Леон впечатлился так, что потерял дар речи.
— Как ты мне надоел своей болтовней, — протянула жалобно Веста. — Заткнись немедленно! Или я прикажу выпороть тебя на площади в назидание всем болтунам.
— Не имеете на то прав, о прекрасная леди Веста! Я не ваша собственность. А ваш папенька будет огорчён, узнай, что его любимую игрушку подпортили.
Он качнулся назад, будто собираясь исчезнуть, но вместо этого появился снова, влезая в окно и плюхаясь на сиденье рядом с Леоном. Его ноги в остроносых сапогах заняли почти все свободное пространство внизу, и Веста недовольно поджала губы. Дико было смотреть вблизи на блестящие яркие пряди и пересекающий бровь и веко тонкий шрам. Ещё несколько белесых отметин тянулись по шее вниз и исчезали под воротом рубахи с нашитыми разноцветными заплатами. Леон подумал, что сделано это было специально — заношенной одежда не выглядела.
— Я вам песенку спою, мой светлый принц! Хотите? — спросил у него шут и затянул, не дожидаясь ответа:
Ах, люблю я пекаря,
Кузнеца и лекаря.
Пекаря — за булки,
Кузнеца за голос гулкий.
А у лекаря седого…
Покрупней коня гнедого.
Не могу определиться,
Хватит думой изводиться!
Приглашу на вечерок —
Будем думать вчетвером:
Но я сначала с пекарем,
Пока кузнец мой с лекарем.
Голос у него оказался на удивление музыкальный, даже приятный, но Леон его уже не слушал — экипаж въезжал в город. В голове помутилось от увиденного, он даже решил, что каким-то чудом очутился на съемках фильма про средневековье: повсюду грязь, толпы людей, наряжённых в тёмные многослойные тряпки, лошади, тут же на улице чьи-то козы, дети, гоняющие палками колесо от телеги, собаки, веревки с бельём, натянутые в узких проходах между домами… И вонь помоев. Леон как-то сразу догадался, что сотовой связи, канализации и водопровода тут не предвидится.
— Вот дерьмо! — произнёс Леон, у Весты снова вытянулось лицо, став похожим на рыбу, а шут заткнулся, чтобы выдать спустя мгновение:
— Ваше Превосходительство вспомнило наконец, что с ним стряслось? Родные канавы вдохнули в вас жизнь?
— Не совсем, но… Почти.
Когда карета миновала площадь, пересекла аллею, оставив позади кованую ограду, и остановилась на мощённом плитами пятачке перед особняком из тёмного камня, — насчитать можно было около семи этажей — Леону помогли выйти и провели в поразивший его своими размерами зал. Тут-то он наконец увидел своё отражение в ростовом зеркале, которое располагалось напротив кресла, куда его усадили. Сначала не поверил глазам — о такой внешности только мечтать и можно было. Он и мечтал. Мужественное лицо с твёрдыми линиями, прямой нос, светло-карие, тёплые глаза, густые тёмные, короткие волосы. К этому прилагались классические нюансы мужской харизмы в виде широких плеч и крепких бёдер.
— Вытяните, будьте добры, ногу, я её ощупаю, — проговорил пришедший старикан в круглых очках, и Леон послушно уложил ступню на придвинутую скамейку.
Что же случилось? Что же с ним случилось?
Старикан бубнил, намазывая ноющую лодыжку в закатанной штанине чем-то дурно пахнущим, Веста, отойдя к окну, давала указания девушке в белоснежном чепчике что-то принести, шут сидел, развалившись в кресле, и лениво покачивал зажатым между пальцами бубенцом шапки. Леон лихорадочно соображал, вспоминая все, что знал до этого.
Он помнил, что теория относительности Эйнштейна позволяет на околосветовых скоростях сжимать и растягивать время, чем в фантастике с удовольствием пользуются, описывая перемещения во времени. Помнил, что «парадокс близнецов» гласит: если долго носиться по космосу на околосветовой скорости, за год-другой таких полётов на Земле пройдёт пара веков. Что перемещения во времени теоретически возможны, если представить, что время — это прямая, и точки на ней равноудалены и находятся на одной плоскости. Даже у Марка Твена была история, где янки получил ломом по голове и оказался при дворе короля Артура. Но Артур был. А тут какая-то Нанайя, Гредагон, «Скворечники».
— Что вы помните последним? — спросил старикан, и Леон представил обледеневшую парковку, по которой он шёл к машине. Как поскользнулся и упал, и боль в затылке была резкой и оглушающей.
— Как очнулся в лесу, — ответил он, и старикан зашевелил бровями, повернувшись к Весте:
— Плохи дела. Мозгу отшибло. Нужен покой, тёплое питье и священник, пусть читает на выздоровление.
