Жемчужина дракона (СИ) - Лакомка Ната
— Значит, Изабелла вернется домой и умрет, — сказала я медленно, не сводя с дяди глаз. — А вместо нее появится Магали, которой вы отдадите в пользование Юнавир…
— Мы же родственники, — сказал барон, — и должны помогать друг другу.
— Услуга за услугу — это очень по-родственному, — согласилась я.
— Значит, условия приняты? — он чуть подался вперед и взглянул на меня из-под ресниц.
— Конечно, дядя, — улыбнулась я ему.
Он отправился разговаривать с настоятельницей, а я все сидела в ее кресле, обдумывая предложение о подмене. С одной стороны все выглядит замечательно — дядя не хочет отдавать Изабеллу драконам. И в самом деле, она для них слишком хороша. Я воскресила в памяти облик кузины — настоящий ангел, златокудрый и голубоглазый, с лицом нежным, как роза. На такую драконы бросились бы, как стервятники на тухлое мясо. Я не так красива, как Изабелла, не так изящна, и совсем не нежна — вряд ли герцог влюбится в меня, едва увидев. Я проваливаю испытания, возвращаюсь к дяде и… Деревня Юнавир и свобода, Магали!
Лавандовые поля приносили хороший доход. Когда-то они были моим приданым, но после суда над отцом все земли были переданы барону де Корну — моему дяде. Отца вместе с организаторами переворота казнили, меня лишили состояния и привилегий и отправили в монастырь. А дядя сумел выйти сухим из воды…
Конечно же, я ничего не знала о делах отца. Мой папа тоже любил меня. Не меньше, чем дядя Изабеллу, и не пожелал впутывать меня в опасные дела. Но и я оказалась слишком беспечной — слишком радовалась жизни, была слишком слепа, а ведь можно было хоть о чем-то догадаться… Пойми я, что тогда происходит, может и смогла остановить отца от безрассудства, и он был бы жив…
А дядя… Именно он свидетельствовал на суде против отца, доказывая, что сам не был причастен к делам мятежников против короны. И ему и правда все сошло с рук, в то время как отца вместе с другими замешанными лордами казнили, земли конфисковали, а домочадцев кого отправили в ссылку, кого — в монастырь. Мне повезло меньше, и я находилась в монастыре уже три года, и это заключение было похуже королевских казематов, где мне тоже пришлось побывать — провести там два месяца, каждый день сходя с ума от страха и голода.
Дядя вернулся вместе с настоятельницей, и та кисло улыбнулась, пожелав мне удачи в мирской жизни.
— Вы правы, барон, — сказала настоятельница чопорно, — за все это время я не увидела у вашей племянницы расположения к монашеству. Поэтому лучше поручить ее небесам и вам. Я буду молиться за вас, дитя мое, — она перекрестила меня и поцеловала в макушку с таким видом, будто прикасалась к адскому пламени.
— Уверена, именно ваши молитвы, матушка, будут хранить меня вне этих святых стен, — подыграла я ей.
Старая перечница не осталась в долгу:
— Главное, чтобы ваш язычок не перебил благодать моих молитв, — сказала она.
Невозможно передать, какое счастье я испытала, оказавшись за воротами монастыря. Солнце щедро поливало все вокруг жаркими лучами. И зелень вокруг была буйной, словно морские волны. Я не пожелала сидеть в карете и ехала в седле, с наслаждением вдыхая запахи леса, ветра, цветов. Это были запахи свободы!
Три года в монастыре — как я не сошла с ума? Как я это выдержала? Я вспомнила вонючий карцер, черный хлеб пополам с опилками, обряды по изгнанию бесов, во время которых мне приходилось стоять неподвижно много часов, держа на голове бадейку со святой водой, и стоило пролить хоть каплю, как сестра Цецилия била меня толстым прутом по голым икрам. Если бы я тогда не упрямилась, если бы сразу приняла постриг — никто бы меня и пальцем не тронул, так обещала настоятельница. Но я не жалела о своем упрямстве, и сейчас особенно радовалась, что смогла проявить твердость и не уступить. Потому что все это — лес, небо, солнце, весна — все это стоило монастырских мучений. Потому что именно это было жизнью, а я хотела жить, а не похоронить себя заживо под монастырским покрывалом.
Дядя ехал рядом со мной, стремя в стремя и рассказывал о новостях за последние три года.
Но за период моего заточения, ничего не изменилось. Драконы правили, люди им подчинялись, мятежники преследовались — все шло своим чередом.
— Отправишься в дорогу через неделю, — перешел барон непосредственно к нашему договору. — Отправил бы тебя завтра, да тебя надо отмыть и превратить в подобие благородной девушки. Рад, что они не обрезали тебе волосы.
Я тоже была этому рада. За свою шевелюру мне пришлось повоевать. Один раз я даже оборонялась от монахинь лавкой, когда мать-настоятельница приказала подстричь меня насильно. Она считала, что длинные волосы — уже источник соблазна и греха, а уж рыжие — верный знак вмешательства дьявола. Перед дорогой мне предложили помыться, но я не пожелала проводить в монастыре еще хоть час, и теперь прекрасно осознавала, что выгляжу, как пугало. Но пусть пугало — зато свободное.
До замка дяди мы добрались за три дня, и на первом же постоялом дворе я вымылась и впервые за последние годы оставила волосы непокрытыми. Дядя, увидев меня, одобрительно хмыкнул.
— Вид товарный? — спросила я. — Покупатели не заметят подмены?
— Не понимаю, почему твой отец был против драконов, — ответил дядя. — По мне, вы с ними одной породы — жалите ядовито.
Баронесса встретила меня с таким радушием, словно Изабелла была смертельно больна, а я привезла лекарство из святой земли. Сама Изабелла — вернее, теперь Клэр-Изабелла, не показывалась.
— Она так перепугалась, когда принесли приглашение, — поверяла мне баронесса, показывая отведенные мне комнаты, — что до сих пор не встает с постели. Мы все так благодарны тебе, что согласилась помочь…
— Мы же родня, — сказала я, разглядывая себя в зеркало.
За три года я почти позабыла, как выгляжу. И то, что показало мне зеркало, поразило меня. Я помнила смешливую рыжую девчонку — с мягкими чертами лица, с россыпью веснушек на вздернутом, совсем не аристократичном носу, а теперь передо мной была взрослая женщина. Нет, девушка, конечно, но никто не дал бы мне мои девятнадцать лет. И дело не в морщинах или седых волосках — их не было. Зато выражение лица сейчас было вовсе не смешливое, и в глазах не было прежнего веселья. Девица в зеркале смотрела настороженно, и глаза ее мрачно поблескивали. Эти глаза просто не могли принадлежать юной девушке. И монахине они тоже не могли принадлежать. Такие глаза могли быть только у зверя, который побывал в плену и не доверяет больше никому, кроме себя, а еще у мятежницы…
Я попыталась разрушить этот образ, улыбнувшись отражению. Мне совсем не хотелось быть мятежницей. Хватило папиной жертвы — бесполезной, никому не нужной. Драконы, люди, небеса — какая разница, кто нами управляет? Я не хочу ничего знать об этом. Хочу лишь свободы, хочу, чтобы никто не вмешивался в мою жизнь, хочу… хочу жить на краю лавандового поля, подальше ото всех интриг и заговоров.
— Тут десять платьев, чтобы была перемена на каждый день, — тараторила баронесса, и мне пришлось посмотреть на наряды, что она приготовила. — Я подобрала сиреневые и зеленые, но сейчас думаю, что лучше взять желтые. Волосы у тебя потемнели, не такие яркие, как были раньше. Сиреневый тут не подойдет.
«Не все ли равно, во что наряжать невесту, которая должна заведомо провалиться?» — подумала я, но возражать не стала. Мне не терпелось примерить новое платье, надеть батистовое белье, хотелось поскорее избавиться от монастырских тряпок и забыть о последних трех годах, как о страшном сне.
Неделю я только и делала, что валялась на диване, ела разные вкусности — сначала понемногу, под присмотром врача, чтобы не получить расстройство желудка, гуляла по саду, с наслаждением вдыхая запахи весны, примеряла платья, чтобы портнихи могли подогнать их по моей фигуре, и спала столько, сколько мне хотелось, хотя первые четыре ночи я, как заколдованная, открывала глаза ровно в четыре часа — это было время утренней молитвы.
В одно из таких пробуждений я поняла, что нахожусь в спальне не одна. Кто-то на цыпочках прошел от порога к кровати, приподнял полог, посветив свечой. Я не шелохнулась, но посмотрела из-под ресниц. Это была баронесса. Она сразу же опустила полог, и я услышала легкие шаги к двери. Пришла ночью, чтобы посмотреть на меня? Странная женщина.
