Большие Надежды (СИ) - Варвара Оськина
Вообще, в том, как глупо попалась Мессерер, чувствовался настолько откровенный подвох, что Хант был готов взвыть от бессилия. Ей было пятьдесят. Ещё один год, и эта женщина получила бы почётную «инъекцию Милосердия», после чего о ней можно было забыть. Но нет! Она позволила себя поймать, и ему только предстояло понять — зачем.
От вспыхнувшего в крови бешенства Хант сжал затянутые в перчатки кулаки, но тут на плечо опустилась чужая рука, и послышался голос:
— Не спеши, Артур. Ты же не хочешь разочаровать Суприма своим беспокойством? — Великий Канцлер говорил шутливо, но его сухие старческие пальцы сдавили броню на плече Ханта с удивительной силой, недвусмысленно приказывая взять себя в руки. — Ты удостоен великой чести…
— Быть палачом.
— Быть рукой правосудия. Закон — путь к единству. Гармонии. И ты его верный страж.
— Не лучше бы мне охранять его там? — Хант кивнул в сторону толпы, но послушно принял положенную позу. Он скрестил за спиной руки и расправил широкие плечи, вынудив Канцлера отступить. — Мы не знаем, были ли у Мессерер сообщники. Они могут прийти сегодня и попытаться…
— Остановить тебя? — перебил Канцлер, и в его вопросе явно слышалась улыбка. Он был наставником Ханта с раннего детства, и прекрасно знал, что представляет из себя его подопечный. — Мой дорогой Артур, это нелепо.
— Разве?
— Абсолютно. Тебя боятся, и это лучший гарант их бездействия. Они ждут, что ты будешь искать их, но это логика примитивных. Тебе нужно больше.
— Страха?
— Да. И ненависти.
— Кхм…
— Страх и ненависть идут рука об руку у людей ограниченных, у тех, кто вследствие ошибки природы лишён беспристрастности, а значит, зависим. Мессерер думала, что делает их сильнее, но, на самом деле, только ослабила. Так что где-то среди этих людей стоят те, кто прямо сейчас тонут в своих страстях и эмоциях. Они ждут. Они копят свою общую боль. И однажды её будет столько, что та вплетётся в узор из их слов и поступков. Точно цепь, она свяжет этих людей по рукам и ногам, а страх и ненависть, порождённая страхом, заставят сделать ошибку. И вот тогда, они будут твои. Все. До одного.
Последние слова Канцлер прошептал едва слышно, но Хант понял. Он повернулся к прозрачному кубу, в котором по-прежнему в ожидании своей участи стояла Руфь Мессерер, и в этот самый момент ощутил на себе чей-то взгляд. Не злой, не отчаянный, но обещавший исключительное наслаждение в попытке найти его хозяина. Это будет хорошая игра. И в предвкушении отличной охоты Хант почувствовал, как его рот растянулся в хищной улыбке. Да, он знал, что никогда не отличался терпением, но теперь был готов ждать сколько потребуется. Приз стоил того.
* * *
Флор стояла не шевелясь и смотрела в одну точку. Она не могла отвернуться, не могла отвести взгляд, не имела права даже зажмуриться, обязанная, как и все здесь, смотреть казнь от начала и до конца. С неба капал надоевший до смерти дождь и остервенело барабанил по крышам, людям и площади, но Флор не слышала. Вернее, разумеется, он вплетался в какофонию звуков, но не больше, чем треск отсыревших под дождём проводов и шум дыхания собравшейся перед эшафотом толпы. Фон. Нечто неважное и несущественное, потому что главным всегда был проклятый Щит. Утром, днём, вечером, вместо еды и с едой, во сне, в рождении, в смерти. Щит сопровождал их всю жизнь, и было нечто забавное, что стоило один раз осознать этот звук, как его нельзя уже было не слышать. Он проникал в разговоры, вынуждая повышать голос до этой вибрирующей частоты; от него на окраинах Города мелко звенела посуда; даже сердце со временем начинало биться с ним в такт. Флор знала, что он сводил с ума чаще, чем любые лекарства, опыты или бесконечное ощущение обречённости, которым были пропитаны стены их Города. Те самые, с которых за двадцать лет, что прошли с той трагедии, так и не смыли ни копоти, ни следов жёлтой краски, которой были отмечены выжженные квартиры сепаратистов. Где-то там была и квартира её родителей. Флор не знала, где именно. Детям изменников обычно не сообщают подобных подробностей, и ей следовало быть благодарной, что она вообще выжила.
Живорождённая. Таким здесь не место. Низший сорт, который, по мнению Канцеляриата, был слишком опасен и годился лишь для биореакторов. И никто так и не понял, в какой же момент высокая цель идеальной селекции стала вдруг оправданием для чисток и убийств и без того редких живорождённых. Люди давно потеряли способность к естественному размножению, а теперь подобные Флор вовсе стали изгоями. Говорили, что это для безопасности. Ха! Будто бы это не служило причиной для любого безумия Канцлера.«Город превыше всего!»— было выбито на каменных плитах, которыми замостили все улицы, и Флор едва слышно хмыкнула, стараясь, чтобы жужжавшие в воздухе «глаза Канцлера» её не заметили. Соглядатаи. Помещённые в защитные сферы крошечные камеры, что помогали Городу следить за людьми. Связанные с его искусственным разумом, они были надсмотрщиками похуже Карателей. Вот и сейчас Флор ожидала облавы, которые неизбежно начнутся после сегодняшней казни.
За эти пять дней, что прошли с момента ареста, она успела несколько раз впасть в отчаяние, поймать кураж и, наконец, просто смириться. Принять чужой выбор непросто, а уж если он вовлекает судьбы десятков людей и твою собственную… Нельзя быть готовым к подобной ответственности, но Руфь почему-то была уверена, что они справятся. Её внутренняя убеждённость была такой сильной, что смогла взрастить веру в сердцах всего их небольшого сопротивления. Это нервировало, ошибиться было до ужаса страшно.
Никто не признавался, но Флор знала, что ни один из них не представлял, как будет жить дальше и нести бремя вины. В конце концов, Руфь была лучшей из них, и Флор не представляла, кто сможет её заменить. Как вообще это возможно. Ведь это совершенно бессмысленно, потому что символом была, есть и будет одна только Руфь…
Взгляд скользнул по серой тунике, которую нацепили на Мессерер, и думать о том, что осталось скрыто под ней, было тошно. Они знали, что такое Отдел Благонадёжности
