Шальная магия. Здесь (СИ) - Анна Агатова
Хорошо бы, ничего неожиданного этим вечером не случилось, а то ведь разные бывают случаи. А ей хватит и тех неприятностей, которые сегодня, как и в любой день, неизбежно произойдут.
Раз ступенька, два… Идти — аккуратнее, чтобы не порвать истершиеся ремешки босоножек.
Пролёт и ещё один…
И вот уже можно нормально вдохнуть, сглотнув гадкое ощущение во рту, и порадоваться, что въевшийся в стены сигаретный дым и вонь кошачьей мочи в кои-то веки почти не ощущаются. Неужели в подъезде сделали уборку?
Но на всякий случай Люба смотрела перед собой, стараясь проверить чистоту вечно грязного пола с оббитой коричневой плиткой. Чтобы не портить впечатление. А то вдруг показалось?
Лай Тефика Люба расслышала уже на втором этаже, и та улыбка, о которой она твердила всю дорогу домой, легко набежала на лицо. Шаги сами по себе ускорились, а ноги стали легче. На свой третий этаж она забралась запыхавшаяся, но счастливая: вот они, первые лучики радости — как же это приятно, когда тебя так любят, так встречают!
Люба поспешно открыла дверь квартиры, и Тефик заскакал вокруг, запрыгал на своих умильно тонких ножках, гавкая и задыхаясь от радости. Придержав ремешок сумки, она подняла собачку на руки, и мокрый язык прошелся по лицу хозяйки быстро, жадно, хаотично. Она сморщилась, засмеялась, уворачиваясь. Холодный собачий нос тыкался ей в шею, хвост, вертящий туловищем из стороны в сторону, только что не вырывал маленькое тельце у хозяйки из рук, и вся эта радость обрушивалась на Любу волной цунами.
— Ну-ну, мой сладкий, — бормотала она с улыбкой, гладила выпуклый лобик и прижимала к щеке шелковистую мордочку пса, счастливая его счастьем.
— Я его придушу когда-нить, — процедила Людка, выплывая из кухни с кастрюлей, которую держала полами засаленного халата, открывая толстые, в наплывах жира ноги. — И гавкает, и гавкает всё время!
Любовь перестала улыбаться, когда подняла взгляд на соседку, и крепче прижала к себе вертящуюся собаку.
— Только посмейте! — сказала тихо и зло — она не позволит себя запугивать. — У меня связи в прокуратуре!
— Ой, ой, ой! — пренебрежительно покачала головой соседка, скрываясь за своей дверью.
Пренебрежение было напускным — Люба знала точно, что душить Тефика Людка не станет, раз сказала об этом вслух. Слишком она труслива, слишком боится возможных последствий. А связи в прокуратуре, какими бы призрачными они ни были, — бывший однокурсник Димки, с которым он давно не общался — были весомым аргументом. Людка скорее поступит подло и тихо накормит отравой. Такой поступок вполне в её характере. Но оставалась надежда, что всё же трусость в этой туше сильнее ненависти.
— Ч-ш-ш, — шептала Люба, почесывая собаку за ухом, и, не разуваясь — она давно перестала относиться к общему коридору как к дому, — пошла к своей двери. На ходу шептала то ли псу, то ли себе: — Я не дам тебя в обиду, не дам!
Проходя мимо двери Матвеевны, стукнула локтем в филёнку, проговорила: «Валентина Матвеевна, собираюсь идти с Тефиком гулять, зайду в магазин. Вам что-то купить?» — и, опустив вертлявого пса на пол, отперла свою дверь.
Повесив сумку на крючок у входа, покопалась в ней и вытащила кошелёк и пакет для похода в магазин. Телефон брать не стала, только выключила звук, чтобы Димка не услышал какого случайного звонка и не стал ломиться в закрытую дверь. Вздохнула, глянув на холодильник. Есть хотелось до рези в желудке — хоть бы чашку чая выпить, что ли? Но это — ставить чайник, мыть руки, ждать, пока заварится. И тогда придется отложить поход в магазин, а за продуктами все равно идти нужно, и, значит, она провозится со всеми делами и не успеет сесть за спицы. Так что лучше прямо сейчас выгулять собаку и заодно заглянуть в магазин.
Люба устало глянула на Тефика, который сидел у порога и, вывалив язык, улыбался счастливой собачьей улыбкой, всем видом демонстрируя готовность идти на прогулку. Она сняла поводок с крючка, присела, защелкнула его на ушке ошейника и погладила счастливого пса, пружинисто вскочившего на ноги и снова вертевшего хвостом.
— Идём уже, радость моя! — поднялась и вывела собаку в коридор.
Огляделась. Никого не увидев и не услышав, заперла дверь. И снова огляделась, подергала ручку, проверяя хорошо ли закрыто. Отдельно проверила, не забыла ли ключ в замке и на месте ли кошелёк.
Матвеевна уже ждала, стоя в дверях своей комнаты.
— Мне хлеба чёрного, четвертинку, ну ты знаешь какого, — строго проговорила она, не здороваясь и не пытаясь быть вежливой, и протянула гладенькую купюру. — И два яблока.
— Валентина Матвеевна, — качнула головой Люба, наматывая поводок на руку, чтобы Тефик не ворвался в приоткрытую дверь соседки, — ну неужели я вам не отрезала бы хлеба?!
Это баранье упрямство старухи чем дальше, тем больше выводило Любу из себя. Она с трудом сдерживала раздраженный крик — ну что за демонстративность? Но та в ответ лишь недовольно поджала губы:
— Вот ещё. Я не нищенка на паперти.
— Ну хорошо, хорошо, — быстро сдалась Люба, прекращая разговор предсказуемый, как восход солнца, и совершенно бессмысленный, как попытка не пустить солнце на небосклон.
Она уже жалела, что затронула эту тему, да и снова злилась на себя — пора бы уже привыкнуть. И перевела разговор на другое:
— Яблок каких хотите: желтых или зелёных?
Старушка пожевала губами, раздумывая, и решила:
— Жёлтых, наверное. Только, Любовь, некрупных! — строго наказала напоследок, и Люба опять почувствовала себя школьницей младших классов. Ну за что ей всё это?!
— Хорошо, — кивнула. — Моющих никаких не надо?
— Нет. Иди уже.
Люба промолчала, сдерживая не только гримасу, но и тяжелый вздох — этот королевский тон из уст соседки её тоже злил. Но не воспитывать же её, старуху? Тем более сегодня. И, потянув за поводок, пошла к выходу из квартиры. А Матвеевна осталась стоять у приоткрытой двери своей комнаты, прислушиваясь к Любиным шагам.
«Вот и хорошо! — мысленно уговаривала себя Люба, следуя за Тефиком сначала по подъезду, а потом по двору, и дальше — по улице. Пёс засовывал нос в каждую дыру, «читая» последние новости — где пробегала собака, где сидела кошка и чем соседи кормили голубей. — Поговорю с ней сразу, как приду, и не буду весь вечер мучиться».
А на сердце всё равно было тяжело, и Люба,
