Имперская жена (СИ) - Семенова Лика

— За кого, госпожа?

Я отняла руку, опустила голову:

— Не знаю. И отец не знает. Или так говорит…

Впрочем, не было особой разницы.

Индат вновь коснулась моей руки:

— Может, это к лучшему, госпожа? Может, ваш муж будет богат, и мы уедем отсюда. Туда, где растут деревья, где небо другого цвета.

— В Сердце Империи. Так сказали.

Черные глаза Индат округлились, она зажала рот обеими ладошками, подавляя восторженный вздох. Наконец, пришла в себя:

— Вот это да! Мы увидим Сердце Империи! — Она осеклась, насторожилась, переменившись в одно мгновение: — Ведь вы берете меня с собой, госпожа?

Я обняла ее, прижалась:

— Я не смогу без тебя. Никогда, никогда с тобой не расстанусь! Никогда не продам! Даже не спрашивай о таком. Не смей!

Она тоже обняла меня за талию, так сильно, как могла:

— Тогда почему вы грустите?

Я разжала руки, отвернулась, снова смотрела на скалы. Теперь я ужасалась тому, что могу больше никогда не увидеть родные пейзажи, вид с этого балкона, который знала наизусть. Я не могла себя представить вне этой планеты. Вдали от мамы, братьев. Даже вдали от отца. Каких-то полчаса назад мой мир был совсем иным. И, кажется, теперь уже никогда не станет прежним.

— Я боюсь. Боюсь, Индат. Каким он будет? Мой муж?

Она молчала. Чувствовала, что сейчас не время обнадеживать глупой болтовней. Просто поглаживала мою руку своими пятнистыми пальцами в знак поддержки. И я была благодарна за это. Мы слышали друг друга без слов. Индат было достаточно одного взгляда, чтобы все правильно понять.

— Боюсь, что он будет стариком, Индат. Отвратительным стариком — на что еще может рассчитывать такая, как я? Черствым и безжалостным, как отец. Нет, — я покачала головой,  — еще хуже. Наверняка бывает хуже. Мама терпела всю жизнь, но мне кажется, что я так не смогу.

— Но вы и так всю жизнь подчиняетесь отцу.

Я вновь покачала головой:

— Отец — есть отец. Я знаю его. Знаю, чего ждать. Я даже не могу представить, что какой-то чужой мужчина будет вправе распоряжаться мной. — Я стиснула зубы, с трудом сглотнула: — Власть мужа — больше власти отца. Ты понимаешь, о чем я…

Индат вновь погладила мою руку:

— Не расстраивайтесь раньше времени. Всему есть предел. Вы — высокородная госпожа.

— Одно название…

Я вновь отвернулась, смотрела на скалы. Теперь полились слезы. Беззвучно. Я не хотела, чтобы Индат видела их.

Высокородная…

Контемы... Контем-Орма — так звучало наше имя. Мы даже не имели право носить имя высокого дома, называться его частью. Не имели права носить герб. Самая дальняя и слабая ветвь. О том, в каком доме она берет начало, знали лишь старые архивы, к которым не было доступа даже у отца. Но это никого и не интересовало, не имело значения. Контемы… Как проклятие. Как приговор. Мы выше простых имперцев, но ниже высокородных. Имперское общество нас не принимало, нам не было места. Удел всех Контемов — крошечные планетки, вроде Альгрон-С.  Отец был смотрителем иссякающих серебряных рудников и старого завода по переработке. Ему оставалось кичиться лишь тем, что наша кровь не разбавлена, как у других Контемов. Всегда чистокровные высокородные. Даже не знаю, как это удалось. Но мама говорила, что его отец, мой дед, был еще тщеславнее, еще нетерпимее. Она почти ликовала, когда тот умер.

Я утерла слезы ладонями, с нажимом. Хватит. Мама всегда говорила, что слезы губят красоту. Я ни разу не видела ее в слезах. Значит, и я не должна.

Не должна.

Впереди была целая неделя, которую можно было прожить как прежде, как ни в чем не бывало. Долгие дни от рассвета до заката. Но я была заперта в своей комнате — отец не смягчился, не простил мои слова. Каждую минуту я надеялась услышать в дверях мягкие материнские шаги, но и этого оказалась лишена. Запретил. И она не смела ослушаться. Или боялся, что мама как-то не так настроит меня? Но я сама не понимала, хотела ли видеть ее. Я изо всех сил старалась заковать себя в непробиваемую броню. Боялась, что ее переживания уничтожат во мне последнюю смелость. Лишь Индат, возвращаясь из кухни, говорила, что ее рабыня постоянно справлялась обо мне. Отец умел быть жестоким.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Дни утекали, как вода. Багровое зарево заката над обрывом сменялось пыльным желтым рассветом. И моя стойкость истончалась, как старая изношенная ткань. И треснула, когда Индат вбежала в двери:

— Госпожа! Прибыл имперский корабль.

3

Мы выстроились на широких ступенях, ведущих к парадному входу, вырубленных прямо в серо-бурой породе. Впереди возвышался отец в своей лучшей изумрудной мантии. Я могла по пальцам перечесть случаи, когда он надевал ее. Рядом — мама. Красивая, как никогда. Статная и элегантная. В желтом. Сегодня она надела свои единственные настоящие украшения с золотистыми топазами. Мы с братьями стояли на шаг позади. Я тоже была нарядной, окутанной складками невесомой розовой ткани, как легким облаком. В ушах тяжело покачивались длинные серьги с настоящим сиурским перламутром. Я читала, что в богатых домах им отделана мебель, колонны, двери. Даже целые стены. Но не слишком-то верила — не могла даже вообразить такую роскошь. Я бы радовалась, что мне позволили надеть все это великолепие, если бы не ситуация…

Я умирала от страха. Отец молчал, лишь колко смотрел на меня, мама — едва ли что-то знала, но я видела, как она переживала. Индат была почти уверена, что за мной прибыл сам жених — и от этого предположения стало еще ужаснее. Ее слова выглядели вполне резонно, и теперь мне неумолимо казалось, что в то мгновение, когда этот неведомый человек выйдет из корвета — решится вся-вся моя жизнь. В единый миг, в один-единственный взгляд. Я больше всего  боялась, что он окажется стариком.

Я опустила голову, глядя, как девятилетний Леций, стоящий слева, лениво пинал носком туфли маленький острый камешек. Так, чтобы тот не упал на ступеньку ниже. Я не удержалась: если камешек упадет — приедет старик. Я не хотела! Не хотела загадывать, но ничего не могла с собой сделать! Детская привычка. Эти мысли проскальзывали раньше, чем я успевала их оценить. И, загадав, я теперь никак не могла отмахнуться.

От напряжения пересохло в горле. Я пристально смотрела, как Леций гонял камешек. Будто эта глупость впрямь что-то решала. Он уже делал это обеими ногами, но опасливо и тихо, чтобы не заметил отец. Иначе влетит. Оттого такие маленькие шалости приобретали для нас особую остроту. Это были крошечные бессмысленные подвиги.

Раздался раскатистый резкий звук, возвещающий, что корвет причалил на стартовой площадке. Я вздрогнула всем телом, Леций — тоже. Камешек подскочил от неосторожного жеста и с едва различимым стуком покатился по ступенькам. Меня будто облили кипятком. Мне казалось, что я покраснела, пошла яркими пятнами, совсем как Индат.

Это конец. Как же я винила себя за эту невыносимую угадайку! Всего лишь случайность. Безобидная детская игра. Но сейчас я верила в это глупое гадание, как никогда. Не могла устоять на месте. Переминалась с ноги на ногу, то и дело сжимала руки в кулаки, чувствуя, как леденели пальцы, а ладони увлажнялись. Старик. Я бегло обернулась, ловя взгляд Индат, стоящей за моей спиной на почтительном расстоянии, будто говорила ей одними глазами: «Ну, вот и все».

Отец и мама направились к корвету — встречать гостя. Мы с братьями гуськом последовали за ними. Я замыкала. Как дочь. Как самая незначительная из детей. С каждым шагом мое сердце колотилось сильнее и сильнее. Я смотрела себе под ноги, на подол своего платья. Будто взбивала носами туфель розовую пену, в которой вязла. Наконец, все остановились, развернулись. Склонились в почтительных поклонах, какими удостаивают тех, кто выше по положению. Кем бы ни был прибывший высокородный — он бесспорно выше нас. К какой бы захудалой ветви не принадлежал.

Я инстинктивно опустила голову, как можно ниже, едва не зажмурилась — пусть примет за подобострастие, но не за страх. Этот высокородный не должен увидеть, как я боюсь. Страх — это слабость.