Долгая ночь (СИ) - Юля Тихая
Здесь — я даже начала говорить: дома, — у меня была плохо протапливаемая комнатка, место в мастерской, учёба в вечерней школе, друзья и даже кое-какие перспективы. Хорошая дорога, гладкая, и просматривается до самого горизонта.
В школе я, правда, близко сошлась только с Ливи: состав слушателей довольно своеобразный, и все держались подчёркнуто нейтрально.
Тем страннее было то, что уже в пятницу Арден подсел за наш с Ливи ряд и протянул мне руку:
— Арден.
Я неловко пожала его ладонь:
— Кесса.
Руки у него — не артефактора. Тонкие чуткие пальцы без единого шрама от застарелых ожогов, вытатуированные на подушечках пальцев знаки… что ты здесь делаешь, заклинатель?
— Красивая штука. Штормгласс?
— Только в основе, — я показала кончиком отвёртки на крошечную колбу в основе артефакта. — Это для двойного контроля. Так-то он на словах, вот здесь и здесь…
Про свой курсовой проект я готова была говорить бесконечно: это была давняя задумка, и в рамках вечерней школы у меня, наконец, были и оборудование, и материалы, и даже время. На пластину я планировала вывести прогноз осадков на ближайшие три дня; определённые успехи уже были, но хвастаться пока нечем.
— Это тестовый образец, — спохватилась я.
Пластина показывала три снежинки на делении «сейчас». Город стоял голый, небо было пустое, воздух утром пах осенней простудой. Вот уже несколько дней подмораживало, но снег — пока — не начался.
— Ещё не откалиброван, — окончательно смутившись, добавила я.
— Очень крутая идея, — кажется, ему тоже было неловко. — Ты молодец, Кесса.
Я пожала плечами и придвинула к себе справочник.
Почти весь класс занимался своими проектами. В основном на вечернее идут люди, уже знакомые с профессией изнутри: бывшие студенты, чьи-то подмастерья и самоучки, — и практики превращаются во вполне приятное и продуктивное общение с коллегами.
Арден ваял простенький оберег от сглаза по сборнику упражнений, и нельзя сказать, чтобы у него хорошо получалось.
— Возьми кисть потолще, — посоветовала я, глядя, как он мучается с клеем.
Порылась среди своих инструментов, выбрала с жёсткой щетиной и протянула ему. Арден посмотрел на кисть, затем на меня, а потом аккуратно взял меня за руку, поднёс её к лицу — и понюхал!
Рыбы его сожри!
Я резко выдернула ладонь.
— Ты больной?!
— Может ты не в курсе, хамло, — это Ливи аж привстала, чтобы сверлить его гневным взглядом, — но приличные люди так не делают!
Мастер Кеппмар оторвался от газеты и кашлянул. Ливи, пыхтя, как болотный дух, села. Я картинно отодвинулась вместе со стулом.
Арден смотрел… странно, глазами смертельно больного, которому вдруг сказали, что не лихорадка у него вовсе, а обычный насморк. Потом он сморгнул, и это выражение стёрлось с его лица.
— Твой артефакт торопится, — сказал он ровно, — снег будет только вечером. Замени ро на тиу. И могу я всё же одолжить?..
Я положила кисть на стол между нами, продолжая сверлить его взглядом.
— Спасибо, — он кивнул мне, будто так и надо. — Извини, Кесса. Я не имел в виду ничего такого.
Это прозвучало ужасно знакомо.
Но мало ли в мире двоедушников с хрипловатыми голосами, в которых слышатся шёпот леса и немного — вина?
И я, выбросив из головы всякие глупости, шумно сгрузила между нами внешнюю крышку артефакта. Ро, говоришь, на тиу; торопится ли, или ошибается, или просто не то в нём и не там… Однажды мои прогнозы начнут, наконец, сбываться, это я знаю точно. А до остального мне нет никакого дела.
ii
Сначала я слышу запах.
Он забивается в нос, щекочет нёбо, ввинчивается в позвоночник. Внутри всё гудит; кишки комкаются в узел; сердце колотится, его стуком можно глушить рыбу; голову дурманит, будто мне снова девять, и отец налил за праздником стопку водки.
Потом я их вижу — взбитый в пену снег, горящие глаза, острые морды. Зубы. Когти. Зубы.
Зубы.
Желтоватые. Влажные.
Вываленные языки. Розоватые дёсны. Капля слюны.
Зубы.
Что-то подскакивает внутри. Я пячусь. Кровь застит глаза.
Я маленькая, я такая маленькая, что один этот зуб больше моего уха. Мои когти им — ерунда, комариный укус; я сама им — смешная игрушка, меня можно швырнуть одним ударом лапы, как мяч, меня можно трепать, рвать, драть, и светлый мех смешается с осколками костей и кашей из крови и требухи.
Я разворачиваюсь и бегу.
Изо рта — пар, белый-белый, густой, как можжевеловый дым. Солнце слепит. Снег раскалён, снег жалит лицо, я тону в нём, тону, и с каждым прыжком всё труднее выдернуть себя из пучины.
Если я остановлюсь, я ухну в него с головой. И тогда за мной придут они. Они всё ближе; они совсем рядом; я слышу их запахи, я чую азарт и адреналин, и их желание догнать, поймать, присвоить стучит у меня в ушах. Я скачу зигзагами, как подстреленный заяц, я
