Улица Венеалме (СИ) - Иолич Ася

2. Не все цветы одинаково полезны

Гелиэр беспокойно ходила по комнате в нижнем платье, и Аяна, монотонно продёргивая иголку с зелёной нитью туда-сюда через холст, следила за ней глазами.

– А что если...

– Нет, – отрезала Аяна. – Ты не споткнёшься. Успокойся, а то я снова начну тебя причёсывать.

– Пожалуйста, только не это! – простонала Гелиэр. – А что если я обольюсь вином?

– Я могу попытаться устроить, чтобы он не поил тебя вином.

– Нет-нет, – забеспокоилась Гелиэр. – Аяна, а как...

– Нет, – отрезала Аяна. – Успокойся. Я не буду больше ничего рассказывать тебе, потому что у тебя в голове и так слишком много мыслей.

– У нас заканчивается каприфоль, – сказала Саорин, заглядывая в дверь. – Хватит ещё стакана на два.

– Уителл не заказывал больше?

– Илойте выбрал все запасы в ближайших лавках, – хихикнула Саорин. – Аяна, может, сама наберёшь?

– Через пару недель можно будет. У вас собирают всё растение, а у нас сушат корни. Они пока не набрали силу.

– Там купальня готова, – крикнула снизу Видана. – Слышишь, Рин?

– Слышу,– отозвалась Саорин. – Луси всё принесла?

– Пора нам тебя отмыть, – сказала Аяна. Пойдём.

Купальня, прогретая, влажная, чуть не задушила запахом цветочных лепестков.

– Ох, – только и выдохнула Аяна, приседая под тяжестью этого запаха, как испуганная лошадь. – Что за...

– Тебе не нравится? – удивилась Гелиэр. – Это же цветы. Говорят, полезно для спокойствия души.

– Не все цветы одинаково полезны, – поморщилась Аяна, вспоминая нежный цветочный аромат от широких, ниспадающих красивыми складками рукавов роскошного, искусно пошитого халата господина Тави, гнилого подонка, из-за которого Конда лишних пять месяцев мучился от безумия в одиночестве. – Я не очень люблю такие сладкие запахи.

– Я тоже не очень. Мне нравится аромат каприфоли и той... полыни, из которой ты плела ошейник своему бродячему коту.

– Так может, ты у нас котик, а, Гели? Эй, стой, ты и моешься в сорочке? – вытаращила глаза Аяна. – Ты куда? Снимай!

Гелиэр оторопела.

– Но... Ты... Как... Это неприлично! – покраснела она. – Я же... увижу... всё!

Аяна с размаху хлопнула себя ладонью по лицу.

– Ты хочешь сказать, что всё это время, всю свою жизнь ты не разу не раздевалась, когда моешься?!

– Это... Аяна, а ты что, моешься... Голой?!

Они смотрели друг на друга с ужасом в глазах, потом Гелиэр опустила взгляд.

– Так нельзя. Это неприлично.

Аяна вспомнила, как бухта нежила её в тёплых волнах под серым небом, а море омывало обнажённую кожу и качало, как мамина рука в колыбели.

– Гелиэр, если бы это было неприлично, люди бы рождались одетыми. Раздевайся и бери мочалку. Чтоб не было пятна на имени его...

– А?

– Вспоминаю одну пьесу Харвилла. Мы с сёстрами мылись вместе без сорочек. Если хочешь, я намылю тебя и отмою тебе спину, и сама даже сорочку снимать не буду ради приличий, но тебе придётся раздеться. Что это за мытьё?! Чем больше я тут живу, тем меньше понимаю. Хватит. Я гватре.

Она натирала до скрипа смуглую кожу Гелиэр, ладонью перекладывая образовавшуюся пену ей на волосы, пока кирья не стала похожа на гору, за вершину которой зацепилось огромное облако.

– Задери руки.

– Я слышала от одной кирьи, что на юге девушки выдирают с корнем волоски в подмышках, – сказала Гелиэр.

– Это же жутко больно, – поморщилась Аяна, отмывая шею кирьи до красноты и блеска. – Ужас.

– Да. Мне и вот эти два волоска между бровей больно выщипывать, а там...

– Фу. Ладно, это их дело. Всё, остальное отмывай сама. Высунь ногу наружу, я как следует пройдусь мочалкой.

Аяна оттирала жесткой мочалкой стопы Гелиэр, внутренне содрогаясь от заживших мозолей на нежной коже.

– Я надеюсь, туфли ты наденешь старые? – спросила она, поднимая голову.

Гелиэр расширила глаза, и Аяна тоже.

– Нет, Гели! Пожалей себя! – схватилась она за волосы, забыв о мочалке. – Вот чёрт... Ой, кирья, прости! – воскликнула она, хватаясь за голову второй рукой.

– Ты и похлеще ругалась во сне, – сказала Гелиэр, опуская глаза. – Я даже кое-что записала себе в дневник.

– Я ругалась во сне? – ужаснулась Аяна.

– Да. Как-то раз, когда ты в очередной раз пришла вся вымотанная и заснула прямо за вышивкой. Ты громко ругала какого-то Раталла.

Аяна покраснела.

– Прости. Прости, пожалуйста. Погоди, в каком смысле записала в дневник?

– Ну, тайный дневник. Описание каждого дня. Ты не ведёшь? Перед сном?

– Нет, – пожала плечами Аяна. – Только не выдавай меня киру Алману, хорошо?

– Конечно, – рассмеялась Гелиэр. – Я что, глупая? Если бы не ты, я могла бы...

– Перестань, Гели.

– Я отмыла всё, что могла. Можешь тоже помыться. Будем обе сиять. Всё равно ты намочила голову.

– Ты не против?

– Нет. Я пока смою пену. Только не смотри, мне неловко.

Аяна скинула сорочку и соскользнула в купель, полную пены и лепестков, с удовольствием оттирая кожу, будто снимая слой тревог и волнений.

– Я все равно не понимаю, – сказала она, отжимая мокрые волосы, когда смыла пену оставшейся тёплой водой. – Неприлично смотреть на собственное тело, но при этом совершенно в порядке вещей, что тебя, одетую в прилипшую сорочку, моет другой человек?

– Не человек, а капойо или ками, – сказала Гели и тут же зажала рот рукой. – Ох...

Аяна задумчиво пожевала нижнюю губу, накидывая нижнее платье.

– Я не обижаюсь, – сказала она наконец. – Я просто пытаюсь понять. Ладно. Мы готовы идти?

Они прошли по крытой галерее в дом и поднялись по лестнице мимо балясин, размечавших такты какой-то неслышимой мелодии, которой вторили каблуки их туфелек, отстукивая сложный ритм перемешавшихся шагов.

Аяна сидела и расчёсывала мокрые волосы, и тёмное пятно от воды на подоле расширялось.

– Я иногда завидую тебе, – сказала она. – Тебе даже волосы расчёсывать не надо после мытья. Они как будто не путаются. У меня после каждого мытья вот такая длинная мочалка, – пожаловалась она, двумя пальцами приподнимая часть мокрых прядей.

– Зато мягкие. И причёски держатся. Не то что у меня, – вздохнула Гелиэр, встряхивая перекинутыми через спинку кресла тёмными прядями, отчего по комнате полетели холодные мелкие брызги. – Ой, прости. Я как Кортас. Он очень любил после пробежки под дождём отряхнуться в холле. Саорин чуть не плакала, отмывая стены. Он обожал пробежаться где-нибудь по глине, а потом по всем полам были его следы.

Аяна замерла, воспоминание взволновало её. Следы глины с её босых ног на полу двора арем Дэна, когда Верделл прибежал и сказал: "Кира завалило брёвнами". Конда, беспомощный, которого несли на створке двери. "Вы несёте меня, как покойника". Он сказал, что вернётся к свадьбе. Она завтра. Завтра свадьба Гелиэр, завтра придётся ехать в тот страшный дом, а его всё нет.

Аяна вскочила, оставив застрявший гребень в волосах. Нестерпимо хотелось увидеть его, коснуться. А что если ей всё приснилось? Его возвращение, то, как он привёз её на Венеалме? Нет, нет. Гели выходит замуж благодаря ему. Он пролил свою кровь и отдал свою свободу, чтобы это стало возможным. Он вошёл в комнату, и с кулака капала кровь, а она стояла в остром солнечном луче и злилась на него, тратя драгоценные мгновения, когда могла бы просто быть рядом с ним или обнимать его, сгорая дотла и возрождаясь снова.

Аяна зарычала, сжимая кулаки, и вцепилась в волосы, пугая Гелиэр, которая вскочила из-за столика, роняя щётку.

– Аяна... Аяна! – воскликнула она, пятясь за кровать. – Аяна, что с тобой?!

– Всё хорошо, – сказала Аяна, пытаясь отдышаться. – Я просто... немного переживаю. Давай-ка примерим твоё завтрашнее платье.

Алая, цвета нерушимой кровной клятвы седа скользнула из чехла на кровать, и Аяна опять застыла в каком-то неописуемо восторженном ужасе. Гелиэр повернулась спиной. Аяна распустила шнуровку её домашнего платья.