Княжья травница (СИ) - Гринь Ульяна Игоревна

Я сжала ладони в кулаки и отступила. Голос князя — удивлённый и злой — хлестнул, как плеть:

— Лечи её! Спаси мою жену!

— Её не спасти, я сожалею, — пробормотала, не оборачиваясь. Поверь мне, мой князь, если бы я могла. Я бы сделала это! Но уже слишком поздно!

Он шагнул ко мне — я ощутила это спиной — и схватил за плечи, развернул к себе. Глаза горели яростью и сумасшествием. Мне стало страшно, но всего на миг. Поэтому, когда он встряхнул меня, когда выхватил из-за пояса украшенный головой ягуара кинжал и приказал сквозь зубы:

Лечи её немедля! Иначе я тебя.

Закричала в ответ, толкнув его в грудь изо всех сил:

— Я не могу! Убей меня, снеси мне голову, сожги, зарежь — я не смогу ничего сделать, чтобы спасти твою жену!

Воздух между нами накалился до такой степени, что поднеси свечу — и он взорвётся. Пальцы князя на рукояти кинжала побелели, зубы скрипнули, желваки на скулах двинулись вверх-вниз, а потом он отпустил меня, отшатнулся к стене, закрыл ладонью лицо:

— Как же теперь... Ни жены, ни ребёнка...

— Ребёнок! — вспомнила я, словно меня ударили. — Где ребёнок?

— Умер, — бросил князь, махнув рукой куда-то в угол. Я шагнула к повитухе:

— Покажи ребёнка!

— Преставился младенчик, — прошептала та. — Владыка всезнающий Велес-зверь заберёт его в своё подземное царство и даст другую жизнь.

Дура! Я оттолкнула повитуху и склонилась над крошечным ребёночком, измазанным в крови. Его даже не обтёрли. Девочка, маленькая, сморщенная, с тоненькими, как веточки, ручками и ножками. Я обняла ладонями воздух над ней, надавила, чувствуя кожей, как он уплотняется, как звенит и дрожит, зажигая органы младенца зелёным. Блёклым, в серый, но зелёным! Лёгкие не дышат, шея пульсирует красным, сердечко размером с абрикос бьётся редко, слишком редко. Но мозг не пострадал, ещё пока не пострадал. Пуповина не обрезана, на другом конце послед. Надо спасать малышку!

Пальцами я разгладила два сморщенных комочка — вверх, вниз, вправо, влево. Распрямляйтесь же! Коснулась шейки, провела по трахее, которая светилась светлым оливковым всполохом, и та вдруг вспыхнула ярко и весело. Сердце. Нажала, ещё раз нажала. Погладила. Ткнула чуть сильнее. Ну же, давай! Живи, девочка! Дыши! Ты должна дышать! Нет ничего, что тебе мешает теперь, я всё поправила, всё отремонтировала!

— Ведьма, — с тайным страхом шепнула повитуха. — Возьми отцову рубаху, заверни младенчика.

— Зачем? — спросила сквозь зубы.

— Родовая сила в отцовой рубахе.

— Оботри хоть, — я с сомнением бросила взгляд на стиранную-перестиранную вышитую по подолу и рукавам длинную мужскую рубашку. — Кровь смой.

— Опосля! Сейчас пусть силы наберётся. Глянь, оживила ж. Ведьма и есть ведьма.

Я досадливо поморщилась. Поверь мне, бабуся, я не выбирала свой дар. Никто не спросил меня: эй, детка, не хочешь ли немного волшебства в твоей жизни? Ладно, пусть шепчутся, пусть ненавидят меня от страха, сейчас для меня главное — спасти княжью дочь.

Льняная ткань обволокла девочку, укутала, как будто материнское чрево, я осторожно прижала малышку к себе, баюкая. Она дышала часто, плохо, но дышала. Повернувшись к князю, я улыбнулась призывно:

— Посмотри на свою дочь, светлый князь. Она жива. Дай ей имя.

Он взглянул на меня, на умирающую жену. Глаза князя почернели, он глухо сказал:

— Займитесь княгиней.

И вышел из горницы. Нет, его можно понять, но в чём виновата девочка? Я отогнула уголок рубахи, погладила новорождённую по щёчке и сказала ей тихонечко:

— Твой папа обязательно полюбит тебя, кроха. Пусть твоё имя будет Отрада. Вот вырастешь и будешь солнышком для всех!

Повитуха толкнула под локоть:

— Помоги покойницу обмыть, ведьма.

Я бросила взгляд на роженицу. Та дышала тяжело, с натугой, словно всё больше и больше погружалась в пучину смерти. Но дышала. А её уже покойницей назвали...

— Кормилицу найди для девочки, — велела повитухе. — Да поскорее. Да чтоб чадо только родилось, надо хорошего молока!

— Уж найду, найду, — заворчала, обидевшись старуха, приняла младенца из моих рук. Я только плечами пожала. Мне до её обидок как до Луны.

Я присела рядом с умирающей, взяла её за руку. Прости меня, княгиня Слада, я ничего не могу для тебя сделать. Только быть с тобой до самой смерти. Облегчить твою боль. Травы мои ни к чему, нет там таких сильных обезболивающих. И опухоль тоже не убрать.

Вздохнув, я погладила пальцем её ладонь. Женщина мелко дрожала всем телом, несмотря на духоту в комнате. Холодно ей. Я развязала завязки её рубахи и бросила сидевшей в углу прислужнице:

— Помоги переодеть её.

— Велес-батюшка, да уж ей всё одно. — та отложила штопанье и тяжело поднялась. — Пущай уйдёт с миром в подземное царство!

— Не перечь мне! Помоги лучше.

Вдвоём мы переодели умирающую, перестелили простыни, и я накрыла женщину тёплым одеялом, подбитым мехом. Каждый миг я чувствовала её боль, прожигавшую внутренности, и сердце сжималось от жалости. Эх, будь что будет, не могу видеть, как она мучится!

Положила руки на живот, всё ещё растянутый и дряблый после родов, очертила круг, пытаясь поймать средоточие боли. Опухоль была в желудке. Как только выносила ребёнка? Ведь есть не могла нормально, наверное, всю еду возвращала. Я погладила опухоль, представила, будто она противное и злобное животное, сказала ей про себя: «Оставь её, не боли, дай умереть спокойно, ты уже добилась своего». И гладила это маленькое чудовище, пока оно рычало в глубине тела, пока не успокоилось и не отступило, не уснуло. Боль стихла, прекратив терзать измученную роженицу, и та вдруг открыла глаза. невидящие, они уставились в потолок, женщина с трудом облизала потрескавшиеся, искусанные губы и прохрипела:

— Где... ребёнок...

— Здесь, княгиня, не беспокойся о ней, — тихо сказала я.

— О ней. Это девочка. — упавшим голосом ответила Слада. — Как жалко.

— Хорошая, здоровая девочка, слава Макоши! — улыбнулась я, пытаясь подбодрить умирающую мать. — Она вырастет и станет красавицей, как ты.

— Жалко. Не дала сына князю, — женщина глянула на меня влажными от слёз глазами и спросила: — Как назвала?

— Отрадой.

— Хорошее имя.

— Хочешь подержать её?

— Нет. Не надо. Пусть так, пусть совсем меня не помнит.

Она сжала мою руку, вцепилась в неё так, что стало больно. Я стиснула зубы, чтобы ничем не выдать этого. Слада шепнула из последних сил:

— Позаботься о ней, ведьма. Я тебе её доверяю.

Усилие далось ей нелегко, и княгиня прикрыла глаза. Грудь её поднималась всё реже и реже, смерть душила, не давала дышать. Я молча прогнала вставшие в глазах слёзы. Ещё никогда на моих руках никто не умирал. А в меде говорили, что первую смерть не забываешь. Конечно, такое не забудешь.

Княгиня угасла в один миг. Просто вдохнула с натужным хрипом и больше не выдохнула.

Я разжала её пальцы, вытянув свою руку, встала. Подумав, накрыла ей лицо одеялом, вытерла слёзы. Где там этот Велес, когда придёт за ней? Опаздывает. И усмехнулась. Я же не верю в этих богов! Я ни в каких богов не верю. Ни рая, ни ада нет. И женщина в кровати — теперь уже просто мёртвое тело. А я свою работу сделала, мне пора возвращаться в лес.

Повитуха баюкала обмытую и спелёнатую девочку на руках, и я, взявшись за саквояж, сказала старухе резко и весомо:

— Отвечаешь за неё головой. Проверю!

И вышла из комнаты.

Поскорее на свежий воздух! Поскорее надышаться осенним лесом и прелой листвой, запах которой высвобождается при каждом шаге! Поскорее вернуться в свой новый дом, к которому я уже худо-бедно привыкла... Там сухо, тепло, аромат свечи мешается с ароматом зверобоя, ромашки и мяты, подвешенных в пучках под потолком. Там моя кружка чая.

Но, когда я запуталась в переходах и, под испуганные взгляды челяди, покинула терем с парадного, высокого и богато украшенного резными фигурками, крыльца, увидела стоявшего над перилами князя. Он опирался ладонями на балясины и просто смотрел вдаль, на уходящее зарево заката. Горизонт над лесом горел пожаром, и я подумала: завтра будет ветер. Хотела уже пройти мимо, но не смогла. Приблизилась, встала рядом, избегая касаться рукавом рукава. Мне не нужно было его касаться, уже этой близости хватало.