Украденная песня (ЛП) - Рид Отем

Я не могла ему ответить. Просто не знала как. Если меня захватывала песня, желание причитать становилось неудержимым. Я не понимала, где находилась и кем была. Переставало существовать само время и дружба. Любовь и ненависть. Оставались только дикие причитания банши, предвещавшие неизбежную кончину.

Не в силах больше видеть холодных мужчин, которые должны были мне верить, я продолжила смотреть на свои руки.

— Возьми, — неожиданно поразил меня глубокий голос. Киллиан сунул мне под нос платок. Я не приняла жалкий клочок ткани, и он бросил его мне на колени. — Ты расклеилась, Имоджен.

— Теперь, когда вы увидели банши, могу я вам еще чем-нибудь помочь? — спросил Комендант.

— Нет, — на этот раз прервал тишину тихий хриплый голос Ронана. — Мы увидели все, что хотели.

Открылась дверь, и Комендант резко поднял меня на ноги. Я намеренно уронила платок.

Конечно, я расклеилась. Из-за того, что со мной сотворили принцы.

Уходя, я наступила на платок с вышитым королевским гербом. Я ничего не хотела брать у них.

Прим.пер:

[1] Банши — фигура ирландского фольклора, женщина, которая, согласно поверьям, является возле дома обречённого на смерть человека и своими характерными стонами и рыданиями оповещает, что час его кончины близок.

[2] Фар Дарриг означает «Красный Человек». Он часто носит красную одежду и шапку. Также говорят, что он невысок ростом, может говорить голосами мёртвых, делаться похожим на призрака, напускать на людей чудовищ (которые, хоть и выглядят настоящими, как правило, в последний момент оказываются иллюзией). В некоторых сказках говорится, что тем, кто разделил с ним кров, он предлагает разделить и его «хлеб» — жареную человечину.

[3] Туата Де Дананн — в ирландской мифологии божества, рожденные богиней Дану. Это самые сильные чародеи в Волшебной стране. Они вечно молоды и прекрасны. На людей внимания не обращают, но бывали случаи, когда они обучали чародейскому искусству понравившегося им человека. Сиды и Дини Ши считаются потомками Туата Де Дананн.

2. Флинн

Вина.

Чуждое мне чувство.

Я был практически бессмертным существом. Принцем. Из-за моего могущества многие считали меня богом.

Мой словарный запас не включал слово «вина». По крайней мере, пока я не увидел, как передо мной корчилась от боли подруга детства.

Имоджен. Дженни.

Одна лишь мысль о ней вызвала слишком много эмоций. Гнев. Боль предательства. Ненависть. Горе утраты. Но вины я не ожидал. Она была для меня в новинку.

Мог ли я ошибиться в Имоджен? Был ли повинен в том, что посадил невинную женщину в адскую тюрьму, где с ней обращались не лучше, чем с бешеной собакой?

Меня затошнило.

Нет, невозможно. Варварский ошейник ничего не доказывал. Она свела моего отца — короля — с ума своим плачем. Я видел собственными глазами.

Как и много раз за прошедший год я мысленно вернулся в ту ночь. Охранники, приставленные к королевским покоям, утверждали, что мой отец кричал на кого-то и требовал прекратить петь. Но когда пришел Ронан, там никого не было. Никого, кроме отца, в порыве безумия вскрывшего себе вены зачарованным кинжалом, порезы от которого не заживали. А ведь он должен был прожить тысячи лет.

Самое интересное?

Кинжал принадлежал Имоджен. Столетием ранее Ронан подарил его ей как оружие для самозащиты. Она поклялась никогда им не пользоваться, и я поверил ей на слово. Обвинения были выдвинуты еще до того, как Ронан назвал владелицу кинжала. Один аргумент был весомее прочих — короля убила песня.

И плевать, что на протяжении столетий банши служили важной цели. Прекрасный народ[1] полагался на их песни, чтобы подготовиться к утрате. Благодаря плачам мы поддерживали и подставляли плечо тем, кого ждала потеря.

Конечно, это было давно. На моем веку от банши отгораживались и вытесняли их из общества. Никто не хотел слышать плохие вести, и глашатаи смерти стали в Туате нежеланными гостями.

Поэтому когда король услышал песню, проще всего было обвинить Имоджен. Невежество породило ненависть ко всему ее роду, в результате чего советники моего отца и придворные нашли идеального козла отпущения.

Не дав Киллиану с Ронаном остановить меня, я сбежал из дворца и отправился на поиски. Дженни ничего не сделала, и я вознамерился доказать ее невиновность.

Я прерывисто вздохнул.

Вот только когда я нашел ее, она была в порядке, но совсем не невинна. Имоджен лежала на земле, и ее глаза, обычно изумрудного цвета, были красными, как у самого дьявола. А потом Имоджен…улыбнулась. Будто была рада меня видеть. Будто сдержала свое обещание никогда не навредить ни одной живой душе.

— Флинн.

Услышав голос Киллиана, я поднял голову, запоздало поняв, что внедорожник остановился. Мы не привыкли ездить на машинах, но заходить в тюрьму через порталы не казалось разумным. По слухам, Комендант немного нервничал, когда посетители демонстрировали магические способности.

Теперь мы стояли на обочине, и оба брата следили за мной. Я пропустил какие-то их слова? Вполне вероятно.

— Что если мы ошиблись на ее счет? — не то я хотел сказать, но слова сами вылетели изо рта. Ну и ладно. Их нужно было произнести.

Ронан хмыкнул — верный признак нежелания допускать такую возможность.

Однако Киллиан явно сомневался, что само по себе поражало. Порой он боролся с самим собой, но редко позволял себе проявлять сомнения.

— Хочешь сказать, если ты ошибся? — с прищуром посмотрел на меня Киллиан.

Стрела брата попала в цель, и мной снова завладела вина. Никто не мог зацепить меня, как старший брат.

— Возможно, я нашел Имоджен, но мы втроем сыграли в судью, палача и присяжных. Так что тут все мы или правы, или ошиблись.

На лице Киллиана отразилась усталость, напомнившая об изначальной причине нашего визита в Колонию кошмаров.

— Я знаю, — вздохнул он. — Теперь все это неважно. Важно только докопаться до правды.

«И спасти тебя», — мысленно добавил я.

Прим.пер:

[1] Прекрасный народ (Fair Folk) — феи, эльфы.

3. Имоджен

После теплого воссоединения с принцами меня потащили обратно по коридорам Колонии кошмаров. Охранник — один из многих, патрулировавших крыло — быстро толкнул меня в камеру и запер дверь. Он не смотрел мне в глаза и не проронил ни слова, за что я была ему благодарна.

По прибытию в тюрьму я видела, какими жестокими бывают охранники. Даже иронично, что на меня надели ошейник, когда из-за засвидетельствованного насилия я итак пообещала себе держать рот на замке.

Моя камера была голой без малейшего укрытия, но насколько я могла судить, кардинально отличалась от всех прочих. Она была оснащена звукоизоляцией. Вместо решеток — дверь из толстого металла. По центру нее иногда открывалась узкая прорезь, через которую мне подавали еду, и наверху было оконце из плексигласа. Охранники видели меня, но мне бы удалось выглянуть наружу, только если бы я подтащила к нему свою кровать. Что было невозможно, поскольку ее прикрутили к полу.

Еще на камеру наложили чары.

Я всю свою жизнь провела среди волшебства. Я жила им, дышала, и у него был свой аромат. Приятный, витавший дома в Туате — лаванда и вспаханная почва. Утрами там пахло росой и листьями, падавшими по осени с древних дубов.

Но плохая магия, предназначенная подчинить или насильно сделать что-нибудь природное противоестественным, тоже имела запах. Вот она и наполняла мою камеру, и меня подташнивало от нее с тех пор, как я впервые сюда шагнула.

Я осмотрела свое обиталище. Кто-то обыскал его за время моего отсутствия. Матрас свисал с кровати, простыни смялись. Также из-под подушки исчезла книга, прочитанная мною тысячу раз, но все равно дарившая хотя бы небольшое утешение.

У меня перехватило дыхание, но я заставила себя дышать ровнее и забралась на кровать. Малейший звук активировал ошейник, и я знала, что даже тишайшие вздохи жалости к себе причиняли такую же боль, как и крик в полный голос.