Лорен Кейт - Падшие
— Если вы мне небезразличны, — рассеянно повторила она. — Я… я люблю…
— Не надо.
— Я должна это сказать. Я… я люблю вас, я уверена, если вы уедете…
— Если я уеду, то спасу вам жизнь, — медленно проговорил он, желая разбудить ее память.
Была ли она вообще, эта память?
— Есть вещи важнее любви. Вы не поймете, но вам придется поверить мне на слово.
Ее взгляд впивался в него. Она отступила на шаг и скрестила руки на груди. Его вина — он всегда пробуждал ее высокомерие, когда говорил снисходительным тоном.
— Вы хотите сказать, есть что-то важнее этого? — усомнилась она, взяв его за руки и поднеся их к своему сердцу.
О, как бы ему хотелось быть на ее месте и не знать, что близится! Или хотя бы стать сильнее и остановить ее. Если он не помешает ей, она так никогда не узнает и прошлое повторится, терзая их снова и снова.
Знакомое тепло ее кожи под ладонями заставило его запрокинуть голову и застонать. Он пытался не обращать внимания на то, как близко она стоит, как хорошо он помнит вкус ее губ, как горько ему, что всему этому суждено закончиться.
Она легонько поглаживала его руки. Он чувствовал, как сквозь тонкую хлопковую ткань бьется ее сердце.
Она права. Нет ничего важнее. И никогда не было. Он почти сдался, готовый уступить и заключить ее в объятия, когда заметил выражение ее глаз. Словно она увидела призрака.
Она отстранилась, прижав ладонь ко лбу.
— У меня какое-то странное чувство, — прошептала она.
Нет — неужели слишком поздно?
Ее глаза сузились так же, как на рисунке, и она положила ладони ему на грудь, приоткрыв в ожидании губы.
— Можете сказать, что я безумна, но я готова поклясться, что уже была здесь раньше…
Значит, и впрямь слишком поздно. Он поднял взгляд и с содроганием ощутил, как надвигается тьма. Он ухватился за последнюю возможность обнять ее, прижать к себе так крепко, как мечтал неделями.
Стоило их губам слиться, как оба они оказались бессильны. От привкуса жимолости в ее дыхании у него закружилась голова. Чем теснее она приникала к нему, тем сильнее он сжимался от мучительного трепета. Она скользила по его языку своим, и пламя между ними разгоралось ярче, жарче с каждым новым касанием, каждым новым открытием. Только он помнил, что ни одно из открытий не было новым.
Комната содрогнулась. Воздух вокруг них засиял.
Она ничего не замечала и ни на что не обращала внимания, кроме их поцелуя.
Он один знал, что вот-вот произойдет, что за тени готовы низринуться на них. Пусть даже он снова не сумел изменить течение их жизней, но он знал.
Тени кружились у них над головами. Так близко, что он мог коснуться их. Так близко, что он гадал, не слышит ли она их шепот. Он видел, как омрачилось ее лицо. На миг различил искру узнавания в ее глазах.
И не стало ничего, вообще ничего.
1
СОВЕРШЕННО ЧУЖИЕ
Люс влетела в вестибюль школы Меча и Креста десятью минутами позже, чем следовало бы. Румяный, грудь колесом, воспитатель с зажатым под мышкой планшетом отдавал распоряжения — значит, она уже опоздала.
— Запомните: «Три "К"» — койки, камеры, колеса, — рявкнул он на остальных трех учеников, выстроившихся спинами к Люс — Запомните, и никто не пострадает.
Девочка поспешно встала позади них. Она пыталась сообразить, правильно ли заполнила кипу бумаг, был бритоголовый воспитатель мужчиной или женщиной, поможет ли ей кто-нибудь с огромной спортивной сумкой и не собираются ли родители избавиться от ее любимого «плимута-фьюри», как только вернутся домой. Они все лето грозились его продать, а теперь у них появился довод, с которым Люс не могла поспорить: в ее новой школе никому не позволялось иметь машину. В ее новой исправительной школе, если точнее.
Она еще не привыкла к этой формулировке.
— Не могли бы вы… э-э не могли бы вы повторить? — спросила она воспитателя. — Что за «колеса»?..
— Вы только посмотрите, кто пришел, — громко произнес он и продолжил, медленно и отчетливо выговаривая слова: — Колеса. Если тебе требуются какие-то препараты, почаще заглядывай в лазарет, чтобы оставаться под кайфом, сохранять здравый рассудок, дышать или что там еще тебе нужно.
«Женщина», — решила Люс, внимательно рассматривая воспитателя.
Ни один мужчина не смог бы язвить настолько слащавым голосом.
— Ясно, — подтвердила Люс, проглатывая комок в горле. — Колеса.
Она давно не принимала таблетки. Но после того летнего происшествия доктор Сэнфорд, ее лечащий врач в Хопкинтоне и виновник ее ссылки в интернат аж в Нью-Гемпшире, всерьез подумывал, не возобновить ли медикаментозное лечение. И хотя его все же удалось убедить в ее якобы добром здравии, потребовался лишний месяц психоанализа, чтобы избежать этих ужасных нейролептиков.
Вот почему она поступила в старший класс школы Меча и Креста через месяц после начала учебного года. Быть новенькой и так-то плохо, и Люс изнывала от беспокойства, что ей придется вливаться в класс, где все уже успели перезнакомиться и обосноваться на новом месте. Но, судя по инструктажу, она оказалась не единственным новичком.
Она скосила глаза на стоявших полукругом учеников. В ее прежней школе, доверской подготовительной, на обзорной экскурсии по территории она познакомилась с будущей лучшей подругой, Келли. Там, где все остальные были знакомы едва ли не с пеленок, хватило и того, что они оказались единственными, не входившими в их тесное братство. Вскоре девочки выяснили, что одинаково страстно увлечены старыми фильмами — особенно теми, где снимался Альберт Финни. А когда на первом году обучения за просмотром «Двоих на дороге» они обнаружили, что ни одна из них не способна приготовить пакет воздушной кукурузы, чтобы не всполошить пожарную сигнализацию, Келли с Люс не разлучались вовсе. Пока… не пришлось.
Сегодня рядом с Люс стояли двое мальчиков и девочка. Девочка оказалась хорошенькой блондинкой, словно с рекламы косметики «Ньютроджина», с бледно-розовыми ухоженными ноготками в тон пластиковому ободку для волос.
— Я Гэбби, — растягивая слова, представилась она и сверкнула белозубой улыбкой, которая исчезла с ее лица так же быстро, как появилась.
Люс ничего не успела сказать в ответ.
Она не удивилась бы, попадись ей Гэбби в Довере, но в Мече и Кресте она ожидала встретить нечто иное. Люс не знала, успокаивает это ее или нет, и не могла вообразить, как маленькая принцесса оказалась в исправительной школе.
Справа от Люс стоял паренек с короткими каштановыми волосами, карими глазами и россыпью веснушек на носу. То, как он избегал пересекаться с ней взглядом, упорно теребя заусенец на большом пальце, оставляло впечатление, будто он, подобно ей самой, не в своей тарелке и смущен, что оказался здесь.
